Книга Избранник ада - Николай Норд

Баал-берита заметил мое, очевидно, обалделое выражение лица и пояснил:

– У нас тут свое телевидение, и мы тоже ставим концерты, снимаем фильмы и телепередачи. Местная братия довольна. А кто желает, может смотреть телепрограммы с Земли. Многим это интересно.

Своим замечанием писарь Ада поверг меня в еще большее изумление, но я решил больше ничему тут не удивляться и подошел к столу Сталина. Не удержался, чтобы не присесть на его стул, чтобы хоть капельку прочувствовать себя в роли вождя великой страны. Обратил внимание и на книги в кожаном, цвета свежей крови, переплете, прочитал название и имя автора, выписанное золотом по алому:

И.В. Сталин

МОЯ ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ

Том I

Вторая книга была, соответственно, вторым томом.

– Да-да, – Баал-берита показал на исписанную бумагу, – товарищ Сталин у нас тут мемуары пишет, уже третий том заканчивает. У нас тут многим есть что порассказать о своей земной жизни. Вот и пописывают, а мы издаем. Читаем, время у всех есть, жизнь тут бесконечна. А главное, здесь ничего не соврешь и не приукрасишь, наши авторы пишут чистую правду в отличие от того, как это делается на Земле. Вот этим-то наши мемуары и интересны.

Я взял в руки первый том. На развороте – портрет Сталина в мундире, с маршальскими погонами, двумя Звездами Героя на груди – весь такой хрестоматийный, твердый и глянцевый, как приклад винтовки.

– Здесь есть две загнутые странички, почитай, там весьма интересно написано, – посоветовал мне писарь Ада, коснувшись одного из фолиантов, и его лицо надрезалось невинной кукольной улыбкой.

Я открыл том в первом указанном месте и стал читать с того пункта, где было отмечено галочкой красным карандашом:

…Много ходило версий о моих кличках, моей русской фамилии Сталин. С фамилией все было просто. Моя грузинская фамилия – Джугашвили, а «джуга», в переводе с древнегрузинского, означает «сталь». Таким образом, мой псевдоним Сталин, являлся ничем иным, как обычным переводом на русский язык моей грузинской фамилии. Однако многие считали, что в этом вопросе я последовал примеру Ульянова. Это не так. В отличие от больного на голову Ленина, который присвоил себе не только фамилию, но и власть, прибыв из заграничных посиделок тогда, когда революция, фактически, свершилась. И главное его коварство в тот момент заключалось в том, что он сумел запрыгнуть на ходу в первый вагон революции и предложить себя в машинисты, в то время как в России было немало более достойных людей, не прятавшихся за кордоном, а проливавшим кровь за народную власть на месте.

Что касается моей партийной клички «Коба», то многие думают так, как написал в своей книге, в ее берлинском издании в 1932 году, «Stalin und die Tragoedie Georgiens» («Сталин и трагедия Грузии») мой сокурсник по Тифлисской семинарии Иосиф Иремашвили – отщепенец и предатель коммунистической идеи. Вот что там рассказывает обо мне, этот, с позволения сказать, писатель:

«Триумфом для него было достигать победы и внушать страх. Из круга его чтения особое впечатление произвёл на юного Сосо упомянутый роман грузинского националиста Казбеги «Отцеубийца», с героем которого – абреком Кобой – он себя отождествлял. Коба стал для Coco богом, смыслом его жизни. Он хотел бы стать вторым Кобой, борцом и героем, знаменитым, как этот последний».

Я всегда говорил, что есть писатели, а есть бумагомаратели. Так вот, этот Иремашвили как раз и относится к последним.

На самом деле правда происхождения моего псевдонима вовсе не касается персонажа романа, а взят он от имени персидского царя Кавада (в другом написании Кобадеса) завоевавшего Грузию и сделавшего Тбилиси столицей страны. И имя этого царя царей по-грузински и звучит Коба. Вот почему я стал Кобой. Но тогда этого никто не знал.

C детства я видел власть одних людей над другими, и унижения последних. Меня бил и унижал отец, моя мать зарабатывала стиркой у соседского князя, который пользовался не только ее услугами, но и, попутно, телом. И так было везде. Но не эта несправедливость возмущала меня, мне терзало душу другое: почему не я – там, наверху, властвую над людьми, почему я внизу, попираемый даже родным отцом? Постепенно мною полностью овладела одна, но всепоглощающая, абсолютная, в которой я стал весь целиком, страсть – жажда власти. Страсть маниакальная, азиатская, страсть азиатского сатрапа далеких времен. Только ей я решил служить, только ею все время заниматься, только в ней я стал видеть цель своей жизни.

Но как ее было добиться? Этим мыслям я посвящал все свое свободное время, даже сон. У меня не было денег, чтобы идти во власть, я не был знатного рода, и я не был великим политиком или премьер-министром. А я хотел не просто власти, я жаждал высшей власти, как у Бога или Дьявола. И не просто над Грузией – надо всей Российской Империей и даже надо всем миром. Но я не был даже русским, а кто же отдаст корону империи, нацмену? Как преодолеть эти неодолимые препятствия? Я отчаянно искал выход из тупика, в который сам себя загнал…

Между тем, учась в семинарии, я познакомился с марксизмом и даже 1898 году вступил в грузинскую социал-демократическую организацию «Месаме-даси». Из этого учения о борьбе за умы людей и власть, я понял, что на вершине этой грядущей коммунистической власти вполне может стать человек из самых низов, независимо от национальности, но имея особые черты характера и благосклонность Судьбы. В России уже гремели имена Плеханова, Ленина, и вкупе с ними стояли, в основном, евреи, но были там и поляки, и латыши, и украинцы и прочие. Да и сам-то Ленин был полутатарин, полуеврей, полунемец. Почему же там не мог быть грузин? И почему грузин Джугашвили не может быть там главным? Эта мысль пронзила меня, как молния. И я включился в эту борьбу.

Однако я понимал, что мне для достижения цели нужен мощный союзник. Такой, как сам Господь Бог. Но я понимал также, что Бог не будет мне помогать в этом деле, где не было ни на грош морали, по крайней мере, с моей стороны, сколько бы я ему не молился. И тогда я решил: так пусть мне поможет Дьявол – противник Бога, а я за это продам ему свою душу. И тогда по ночам я стал всматриваться в звездное небо и молить Дьявола снизойти до меня.

И вот однажды, когда я как-то прогуливался в предместьях Тифлиса, поглощенный своими мыслями о власти и Дьяволе, ко мне приблизился пожилой мужчина, но еще не старик, в сером, в полоску костюме, наглухо застегнутом на все пуговицы, несмотря на жару. Белая его рубашка была повязана черным галстуком, седеющие волосы смазаны маслом и зачесаны в аккуратный пробор. Мертвенная бледность гладко выбритого лица выдавала городского жителя, занимающегося каким-то крючкотворством в подвале и редко выходящим на свежий воздух. В руках он нес просторный баул. День был жаркий и солнечный, мне очень хотелось пить, и я спросил прохожего:

– Эй, дорогой, не найдется ли у вас в бауле фляжки с водичкой? Очень пить хочется.

– Есть вино. Кахетинское. Будешь? – вежливо отозвался незнакомец.