Книга Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 2. Превращение - Александр Фурман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фурман чувствовал глухое безысходное волнение. Сердце тяжкими ударами гнало к его ледяным рукам и ногам темные обессиливающие волны. Пересохший воздух царапал горло, и Фурман задыхался, не в силах втянуть его… Надо сделать это. Черт знает что… Может, перегрелся?.. Надо сделать это. Надо. Да почему я должен это делать? Скорее… Ты просто ненормальный!.. Совсем уже чокнулся?! Рехнулся!.. Где «сделать это»? Прямо здесь, при всех, что ли?! Черт!..
Спотыкаясь, он уковылял за ближайшие молоденькие пушистые елочки и там, трусливо оглядываясь и весь дрожа, сделал это во второй раз. Брызнувшие с мучительной силой крупные матово-белые капли упали на высокие листья травы и, точно благородное перламутровое ожерелье, счастливо заискрились в темно-изумрудной тени… Фурман всхлипнул. Господи! Как же прекрасен был мир и любая песчинка в нем! И только он сам, жалко трясущийся грязный самец, был беспредельно мерзок и отвратителен…
Это безумие отныне стало центром его жизни. Оно диктовало ему настроение каждого дня. Рисование он забросил. Даже читал с трудом. Перед глазами все время вспыхивало и корчилось это. От него было невозможно спрятаться.
Родители решили сделать ему подарок за хорошо сданные экзамены и во второй половине лета поехали в Палангу – к морю, вчетвером, как раньше… Но все было осквернено им. Лишь в самый первый день, выйдя к ветреному морю, он радостно ощутил, как открывшийся могучий и равнодушный простор продувает его насквозь, делая пустым и свободным. Но на том и кончилось. Находясь в каком-то диком раздражении, он поминутно со всеми ссорился и под любыми предлогами стремился сбежать от своих (даже перестал ходить с ними на море) – чтобы в бешеном одиночестве метаться по курортному городку, выслеживая ЕЁ. ЕЁ – которая могла бы пожалеть его, смилостивиться над ним… Она сидела в кафе со своей компанией через два столика от него – и потом уходила, гуляла по тенистым приморским аллеям с подругой – и уходила, играла в волейбол через сетку, загорала голой на женском пляже, переодевалась в освещенных вечерних окнах, смеялась, целовалась и обнималась с кем-то другим… И он делал, делал, делал это, изучая и проводя жестокие эксперименты над этой новой частью себя.
Единственным островком спокойствия была для него городская детская библиотека – там было прохладно и тихо. Осторожно роясь на полках, он нашел толстенный том «Путешествия Нильса с дикими гусями» (оказалось, что до этого он читал очень сокращенный вариант), и теперь, среди пожирающего его кошмара и беды, эта книга о жестоко заколдованном мальчике и его нескончаемом странствии позволяла ему хотя бы ненадолго почувствовать себя тем, кем он был до этого лета…
1
Этим летом Боря заканчивал свой педагогический институт, и родители тревожились, как сложится его распределение (в качестве молодого специалиста его могли на три года отправить работать в какую-нибудь подмосковную деревню или в ПТУ). Большинство Бориных однокурсников, судя по его рассказам, любыми правдами и неправдами стремились закрепиться в столице. Но Боря поразил всех: на заседании институтской комиссии по распределению он попросил, чтобы его направили куда угодно, только не в Москву. Отдельные благорасположенные члены комиссии в личных беседах пытались отговорить своего не самого худшего выпускника от сумасбродства – и, похоже, были слегка обижены его упрямством. После небольшой задержки с выдачей необходимых документов выяснилось, что Борино пожелание удовлетворено в полной мере и преподавать физику ему предстоит на полуострове Камчатка (то есть буквально на другом краю света – до Америки и Японии рукой подать).
Потрясенным родителям Боря высокомерно заявил, что ему совершенно все равно, где и как жить – лишь бы подальше от них.
Ничего нового в оскорбительно-вызывающем поведении Бори по отношению к родителям не было – просто его давнишняя угроза «послать их ко всем чертям» вдруг осуществилась в реальности. Несколько судорожных попыток найти «запасной выход» или хоть как-то повлиять на торжествующего строптивца провалились с громким треском. Ни времени, ни сил на борьбу у родителей уже не оставалось, все аргументы были по тысяче раз проговорены. Даже привычные домашние скандалы вспыхивали теперь намного реже, хотя мучительное желание «остановить уходящий поезд» порой еще подводило взрослых.
Очередное затеянное мамой «обсуждение» закончилось тем, что она в бешенстве разбила об пол тарелку и, грохнув по дороге всеми дверями, ушла плакать в свою комнату. «Ну что я могу тут сделать?! – с возмущением и отчаянием сказал папа испуганному младшему Фурману. – Ты сам видишь, что происходит! Не драться же мне с ним?!»
Слегка остыв, папа обратился к Фурману с «конфиденциальной» просьбой: не мог бы он как-нибудь при случае спокойно, по-братски поговорить с Борей и попробовать понять – просто так, ради собственного интереса, – что же им движет на самом деле. Папа отказывался поверить, что «не очень хорошие отношения в семье» – это достаточная причина для того, чтобы взрослый и в общем-то вполне разумный человек отказался не только от дома и от родных (которые, при всех разногласиях, безусловно желают ему только добра), но и от всех тех преимуществ и перспектив, которые дает ему жизнь в Москве. Папа считал, что Боря что-то скрывает от них. А с младшим братом он, возможно, будет более откровенен. Ведь черт его знает – вдруг он попал в какую-то беду и нуждается в их помощи, но его дикая гордость мешает ему в этом признаться? Ты даже можешь ничего мне потом не говорить – для меня важно, чтобы ты сам разобрался, что с ним происходит, а я готов полностью положиться здесь на твое мнение. Просто незаметно мигни мне, если с ним все в порядке и я ошибаюсь в своих предположениях…
На следующий вечер, оставшись с Борей наедине, Фурман сказал, что хочет понять для самого себя, почему он решил все бросить и уехать.
Боря выдал знакомую тираду, что он больше не может находиться в этой мещанской среде, которая ценит только собственное скотское благополучие и безжалостно давит любые возвышенные человеческие порывы. Фурман понимающе покивал и попросил уточнить, что конкретно Боря имеет в виду – какие его возвышенные порывы родители «раздавили» и как они это сделали? Бросив на него недовольный взгляд и поморщившись, Боря все же снисходительно согласился уделить несколько минут «просветительской работе» и рассказал историю своей погубленной первой любви.
Когда ему было лет двенадцать или тринадцать (ты совершенно напрасно корчишь рожу, козленочек, – просто в силу своего глубочайшего и весьма прискорбного невежества ты еще не в курсе, что небезызвестной Джульетте в момент ее встречи с Ромео было примерно столько же), родители поехали с ним отдыхать в Палангу. Там они познакомились с другой московской семьей, в которой тоже было двое детей – девочка и мальчик, оба чуть помладше Бори. Правда, в Паланге тогда по роковому стечению обстоятельств были только Боря и эта девочка. (Произведя в уме некоторые подсчеты, Фурман уяснил, что его самого в тот момент безжалостно отправили на дачу с детским садом.) Вскоре обе семьи так подружились, что уже не расставались целыми днями: вместе ходили и на пляж, и обедать, и на вечерние прогулки к морю… Кончилось, естественно, тем, что Боря безумно влюбился в эту девочку. А надо сказать, что по своему умственному развитию, начитанности, прекрасно поставленной речи и, главное, способности поразительно здраво судить об окружающем мире она не просто намного опережала всех своих сверстниц, но, как это ни странно, уже тогда была полностью сформировавшейся личностью. (Фурману на секунду представился уродливый карлик, и Боря чутко добавил: «Не беспокойся, деточка, с внешними данными у нее тоже все было в полном порядке…») Казалось бы, что в этом такого – ну, влюбился и влюбился, с кем не случается в тринадцать лет. Но очень быстро выяснилось, что с ней произошло то же самое!
