Книга Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков

Можно было бы принять на веру такую версию, если бы в материалах дела не встретился другой документ:

«Протокол

7 июля 1917 года начальник контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа на основании 23 ст. Пол<ожения> о местн<ом> объяв<лении> сост. на военном положении вследствие приказания Главнокомандующего войсками Петроградского военного округа прибыл в сопровождении старшего своего помощника и наряда солдат при офицере от Гв. Преображенского полка в дом № 18/9 по Широкой ул. на Петроградской стороне в квартиру № 24, занимаемую М.Т. Елизаровым. Дверь прибывшим открыла проживающая в этой квартире Надежда Константиновна Ульянова. По предъявлении г-же Ульяновой вышеупомянутого приказания Главнокомандующего ей был задан вопрос, находится ли в квартире муж ее Владимир Ильич Ленин (Ульянов). Г-жа Ульянова заявила, что муж ее уже не возвращается домой с 5 июля с.г., не явившись домой после заседания Центрального Исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов. После этого г-же Ульяновой было предложено предъявить все документы ее мужа. Г-жа Ульянова заявила, что в квартире Елизарова она с мужем занимает всего одну комнату, в которую она и проводила прибывших. После тщательного обыска из документов и переписки Ленина было отобрано следующее:

…6) Книжка Азовско-Донского Коммерческого Банка № 8467 на имя г-жи Ульяновой…

…Расчетная книжка Азовско-Донского Коммерческого Банка „Петроград, № 8467“… на 2-й странице имеется… запись:

1917 г. месяца апр. чис. 15 принято согласно 1 объявлению (две тысячи рублей)…».[173]

Сопоставив 6-й пункт этого протокола с показаниями Козловского, можно прийти к выводу, что наличие расчетной книжки и внесение Ульновыми денежного взноса — именно 2 тыс. рублей — вполне логичны. Получив от Козловского ту же сумму, которая была оставлена Фюрстенбергу, они положили ее на свой счет. Но зачем изымалась эта книжка контрразведкой? Почему в показаниях Козловского называлась точно такая же цифра, как и в расчетной книжке? Почему он не узнал почерка предъявленного ему письма, которое якобы принадлежало Ленину?[174]И наконец, почему в этом ответном письме, адресованном в Стокгольм, Ганецкому, сообщается о получении его послания раньше, чем оно писалось?.. Следует обратить внимание и на то, что это «ленинское письмо» попало Александрову из контрразведки. Этим же источником пользовался впоследствии и Бурцев, дававший соответствующие показания Соколову.

Судебный следователь 5-го участка г. Петрограда, а во время июльских событий служивший в контрразведке штаба Петроградского военного округа, М.Н. Лебедев сообщил П.А. Александрову, что генерал Половцев поручил ему перевезти в штаб округа из дома Кшесинской бумаги «участников восстания». Обращают на себя фразы-оговорки в показаниях Лебедева, который, по его словам, получил личное указание осмотреть документы, «могущие оказаться» в доме Кшесинской, а также доставить их, «могущих быть найденными» там. Невольно напрашивается мысль, что он отправился забрать и доставить то, о чем заведомо было известно…

Соколов в подобной ситуации наверняка воскликнул бы: одинаковый почерк! Именно такой была его реакция при сравнивании трех дел — екатеринбургского, алапаевского и пермского.

Ну а разве не угадывается одинаковость «почерка» при оценке «большевистских бумаг», доставленных контрразведкой Керенского Александрову и Колчака — ему, Соколову? Читатель при желании и определенных терпении и дотошности сможет увидеть всевозможные несовпадения в бумагах, «оставленных большевиками из-за трусости поспешно», и нелогичность этого Соколовского утверждения о поспешности, и сомнительную удачу расшифровки «секретных шифровок», и нарочитость их «оставления»… Точно так, как различит в материалах, собиравшихся по указанию Колчака, лжебольшевиков от настоящих. Возможно, он задастся вопросом: почему велись столь оголтелые нападки на большевиков, которые в июльские дни семнадцатого претендовали на власть, а тем более оспаривали право на нее в меньшей степени, чем какая-либо другая политическая партия, почему их выставляли изгоями?..

Да, большевики не прилетели из других миров. Вместе с тем те же кадеты, меньшевики или эсеры, даже порой на словах отрицая монархию, на деле делали все для того, чтобы сохранить старый строй, немного его подправив, а главное — максимально приблизив себя к непосредственному управлению, к исключительным привилегиям. Их вполне устраивал извечный принцип — «один с сошкой, а семеро с ложкой», но не примиряло то, что, кроме одного с сошкой, есть еще один — с короной, который возвышается и над тем, кто пашет, и над тем, кто хлебает, т. е. над ними. Хотя в душе, не в меньшей мере чем вся великокняжеская рать, они, а точнее, многие из них, не прочь были бы примерить этот вожделенный тяжелый венец «помазанника божия». В душе каждый человек, быть может, немножечко монархист. Как в китайской легенде о драконе. Обязательно раз в несколько десятилетий находился храбрец, который входил в пещеру дракона, чтобы сразиться с ним. Храбрецы погибали, а дракон, казалось, жил вечно, наводя на всех страх и повелевая всеми. Но так казалось тем, кто не смел заглянуть в драконовское пристанище. Кто же это делал, видел перед собой немощное существо на куче золота. Пришелец дракона убивал, а сам, не устояв перед возможностью повелевать и обладать несметными богатствами, сам превращался в дракона. Находился еще кто-то, наследовавший от него это кровавое жестокое право… Король умер — да здравствует король! Это, казалось, неизбывно. И даже человек без царя в голове в душе видел себя царем…

Но вот объявились большевики и во всеуслышание изрекли, что и тот, который с короной, и тот, который с сошкой, равны. Ну а те, что все время хлебали, тоже должны взяться за соху. Большевики не пришли из других миров, но провозгласили совершенно иное мировоззрение, чем то, по которому верхами вершилась история, строилась жизнь. И их за это возненавидели. И не только ложкодержатели, но даже и пахари. Каждый, кто извечно, по наследству должен был ворочать сохой, все же лелеял надежду «выбиться в люди», заиметь не просто ложку, а — большую ложку. Возможно, многих и устраивал провозглашенный большевиками принцип, по которому сосед не имел бы больше соседа, не притеснял бы его. Но не так-то просто было принять к уму и сердцу то, что ты тоже не имеешь морального права быть богаче соседа и когда-нибудь стать над ним, подчинить его себе.