Книга Дамаск - Ричард Бирд

Генри Мицуи выглядел озадаченно. У него за спиной стоял Спенсер, который чувствовал себя еще хуже. Он уже знал то, что Хейзл только собиралась произнести.

– А откуда ты знаешь, в какой кружке яд?

О Господи Иисусе Христе, Дева Мария и пророк Михей, подумал мистер Мицуи (эту фразу он помнил еще с Нью-Джерси), час от часу не легче. Дуэль на кружках с супом. Человек по имени Уильям Уэлсби вел мистера Мицуи по комнатам дома и пытался что-то объяснить про кружки с супом. Что-либо понять из его объяснений было практически невозможно, поскольку в разговор постоянно встревала какая-то девочка и лепетала что-то про рыбку. Какой суп, какая рыбка? Еще они забыли упомянуть о высоком брюнете несчастного вида в костюме.

– Генри, – окликнул его отец, – сейчас же выходи из бассейна.

Генри посмотрел на отца, и в глазах его вспыхнул знакомый огонек. Он означал «нет». Еще он означал, что Генри хочет, чтобы отец все уладил. Может, дал кому-нибудь денег, но главное – чтобы Генри смог получить то, чего он хочет. В другой раз, сынок. Обрати внимание, с тобой разговаривает дама.

– Ну, что же ты, давай, – сказала Хейзл. – Пей до дна. Если ты выпьешь, я тоже выпью.

Генри посмотрел в кружку с супом: на его поверхности застыла плотная белая пленка жира, скрывавшая следы порошка, если, конечно, он там. На стенках тоже не было никаких следов яда. Поэтому решительно невозможно определить, в чьей кружке яд. Однако оставался еще один способ, самый надежный – выпить.

– Ты сделаешь первый глоток, – сказала Хейзл. – Я буду делать глоток за глотком, но только после тебя.

– Но ваш суп может оказаться отравленным.

– Что ж, тогда я умру. Но интересно, как я смогу отравиться, если я назначена тебе судьбой, и должна жить с тобой долго и счастливо?

– Иногда все оборачивается иначе.

– Точно, на это я и намекаю. Тогда как ты смеешь врываться в чужой дом и говорить мне, что хорошо для меня, что хорошо для тебя и что тебе там открыло твое провидение?

– Просто я так думаю.

– Тогда пей.

– Не пей! – крикнул мистер Мицуи. – Подойди ко мне, Генри. Оставим этих людей в покое. Нам пора собираться в аэропорт.

Впервые за два года Генри так неуверенно говорил по-английски.

– Я не хочу это пить. Я хочу, чтобы вы за меня вышли.

– Прекрати, Генри. Немедленно прекрати. Ты пугаешь этих людей. Ты пугаешь меня.

Генри не мог этого сделать, он думал, что сможет, но оказалось, что между мыслью и ее воплощением действительно есть разница, к тому же он совсем не хотел убивать себя. Главное, чего он боялся: вдруг кружка с отравленным супом окажется у Хейзл, а он очень не хотел бы видеть ее мертвой. Такой жизни и такого финала он ей придумать не мог.

Мелкими шагами он спустился в глубокую часть бассейна, качнувшись, как пьяный, на спуске. Он поставил свою кружку у дальней стенки и пошел обратно к бильярдному столу.

– Что еще мне сделать? – спросил он у Хейзл. – Что еще мне сделать, чтобы убедить вас в том, что я не шучу?

– Взять кий и сделать свой ход.

Генри взял кий со стола и ударил по белому шару. Белый ударил красный, красный шар, вращаясь, ударился об край лузы, и откатился назад. Мимо.

Генри и мистер Мицуи стояли между припаркованных машин и ждали такси. Дождь прекратился, но солнце опять скрылось и казалось, что дождь все еще идет. Для кого-то этот вечер, возможно, был одним из будничных осенних вечеров, наполненных мягким серым туманом. Хотя и это нельзя было сказать с уверенностью. Люди оказались сложнее, чем те жизни, которые придумывал для них Генри, – так же, как весь мир. Он тоже оказался сложнее устроен, чем его проявления, призванные делать его понятней.

Генри уставился в асфальт. Он понял, что своим поступком пыталась сказать ему Хейзл. Она захотела, чтобы он усомнился в себе, и у нее получилось. Он не смел подвергать ее жизнь такой опасности только потому, что ему удалось самому приготовить рицин. Она бы не протянула больше часа. Но если бы они действительно были предназначены друг другу, он бы знал, что этого не может произойти, он бы не боялся за ее жизнь. И если бы им было суждено прожить вместе всю жизнь, как он рисовал себе в воображении, он бы не сомневался в том, что выиграет дуэль у Спенсера. Но он испугался проиграть, и что-то у него внутри сломалось, пропала уверенность в правоте. Хейзл напомнила ему о том, что иногда в жизни происходят несчастные случаи, и если ты не умер сейчас, в пустом бассейне, от кружки супа, то завтра или послезавтра можешь погибнуть от руки террориста, упасть с высоты или разбиться на машине. Она сама может стать жертвой любой беды, которая каждый день обязательно уносит чьи-то жизни, где-то далеко или совсем близко, а такая перспектива совсем не вписывалась в образ счастливой жизни, который придумал Генри для них с Хейзл.

Она показала ему, что жизнью правит неопределенность, проникающая даже в любовь. (Одну слезу он успел загнать в краешек глаза, вторая упала на свитер.) Если он не смог выдержать эту неопределенность, его чувство любовью не является.

– Все будет хорошо, – сказал отец, обняв Генри за плечо.

Завтра будет новый день. Воспоминания блекнут, жизнь продолжается.

Спенсер и Хейзл стояли на дне бассейна и смотрели на стеклянные панели крыши. Потом друг на друга, через стол. Потом они заметили это. Начинало темнеть.

Спенсер сказал:

– Грэйс пора на автобус.

– Я провожу ее, – сказал Уильям. Уильям держал за руку Грэйс, стоя на ступенях бассейна. – Мы поедем вместе.

– Нет, ты с ней не поедешь, – сказал Спенсер. – Ты знаешь, что с тобой бывает на улице.

– Уильям проводит ее, – сказала Хейзл.

– Уильям даже до автобусной остановки не дотянет, – сказал Спенсер. – Ты видела, как ему было плохо. Он больной человек.

– Ему сейчас лучше. Это гораздо важнее.

– Грэйс – моя племянница.

Спенсер оглянулся по сторонам, как бы ища поддержки, но Грэйс с Уильямом уже ушли, взявшись за руки.

– Ну что? – сказала Хейзл.

– Вернемся в постель?

– Мы не доиграли.

Спенсер сжал голову руками и взъерошил волосы.

– Итальянцы придут смотреть дом.

– Они уже не придут. Поздно. Уже почти стемнело.

Хейзл переставила шары в исходные позиции. Спенсер не торопился браться за кий.

– Ты не имеешь права заставлять бога вмешиваться.

– А ты?

– Мы сами должны решить.

– И сколько тебе потребуется времени, чтобы решить, если ты так и будешь сидеть и мечтать о совершенной женщине? Твой ход, Спенсер.

– Ты не имеешь права заставлять бога вмешиваться.