Книга Изменники родины - Лиля Энден

— Тогда первого надо было отправить меня! — прервал Венецкий. — Я тоже пленный, и тоже был бы в «этом самом Бахметьеве», если бы…

— А кто вас просит об этом сообщать? — вдруг совершенно другим тоном сказал фон Шток. — Знаете, дружище, я ведь вас вполне понимаю… Сделанного, конечно, не переделаешь, но я постараюсь передать коменданту всю эту историю в несколько ином свете, а, если удасться, вообще умолчать о том, что здесь у вас был такой нелегальный лагерь… А вы продолжайте свое дело, вызовите всех ваших чиновников, которые разбежались по домам, и работайте!.. А со всеми вопросами обращайтесь прямо ко мне, я всегда пойду вам навстречу… Мне очень приятно, что в такой дыре, как ваша Липня, бургомистр оказался интеллигентным человеком… До свидания. Передайте мое почтение вашей супруге…

Он крепко пожал руку растерявшемуся бургомистру и ушел.

* * *

Николай Сергеевич спустился на первый этаж и неожиданно застал в крайсландвиртовской канцелярии много народа: там собралось человек тридцать старост и полицуйских из разных деревень.

Всех их привела сюда одна и та же причина: внезапное нападение партизан.

Они обступили большой стол, за котором сидели неразлучные подруги Лена и Маруся, и наперебой рассказывали о событиях минувшей ночи.

… — Они ночью из леса подошли, — рассказывал невысокий рыжеватый старик, староста деревни Еремино Ковалевского сельсовета. — Всю деревню, значит, окружили и перво-наперво ко мне. Ты, говорят, немецкий староста, такой-сякой, предатель родины!.. Я им, значит, говорю: меня немцы силом заставили… то, другое… Ну, они мне и говорят: никакой ты теперь больше не староста, будет тут колхоз, а тебя будем судить своим судом, как, значит, предатель родины… И меня в мою же кладовку и заперли… А у меня там в задней стенке две доски отошедши были — я вылез, и ходу!.. У кума полушубок попросил, да восемнадцать верст одним духом и шпарил до самой Липни…

— И не задержали по дороге? — спросил кто-то.

— А я кустарниками шел, на дорогу не выходил. А по дороге, слыхать было, стрельба была сильная и в Тишкове, и в Железкине, и в Семеновке…

— А в Рябцеве старосту застрелили, а хату евойную спалили, — вмешался другой староста, высокий, чернобородый мужик. — А ко мне с оттуль, с Рябцева, значит, сноха прибегла: бежи, говорит, батя, спасайся!.. Ну, я кобылу запряг, своих посадил, да в Липню!.. Еле успел…

— Макарушкино горело, как все равно фронт, — послышался еще один голос. — Там с одной стороны партизанты подошли, с другой немцы… Бой был…

— И когда это только этим боям да фронтам конец будет?!.

— А в Маркове, говорят, опять теперь райком и райисполком, как при советской власти… А старост — кого постреляли, а кого посадили, будут, значит, к своим отправлять, да в тюрьму…

— А коли кто с ними, с партизантами, спутается — немцы повесят!.. Вот и крутись, как хочешь, коли ты староста…

— Это все пленники понатворили, зятьки разлюбезные… Мы их кормили да привечали, а они нам подяковали как свиньи…

— В Вороньем Моху, говорят, главное ихнее управление…

— Да в каком там Вороньем Моху?… Они от Терехина шли, от станции…

— Со всех сторон сразу…

В руке Лены быстро двигался красный карандаш; время от времени она ровным голосом спрашивала то про одну, то про другую деревню, захвачены они партизанами или нет…

Увидев вошедшего Николая, она знаком подозвала его к себе и указала на разостланный перед ней на столе большой лист бумаги.

Венецкий склонился над столом, внимательно посмотрел на бумагу и… сам сделался бледнее бумаги…

Перед ним лежала карта Липнинского района, одна из тех, которые Лена делала для Шварца, и на этой карте красным карандашом были отмечены все деревни, по словам беженцев, захваченные партизанами.

Из этих отметок образовалось спошное красное кольцо, несколько вытянутое от севера к югу; внутри кольца нетронутыми оказались город Липня и несколько десятков деревень, как раз те деревни, где после трех фронтов не было ни кола, ни двора, ни скота, ни хлеб; те деревни, которые по районной продразверстке были иждивенцами и получали в Липне хлебный поек; все же уцелевшие, сытые деревни, которые должны были кормить район, оказались отрезанными.

— Видно, там, у партизан, не одни пленные, — заметила Маруся. — Несомненно, есть и здешние люди, которые знают район не хуже нашей поповны…

Над многострадальной Липней вплотную нависла угроза голода.

Глава 16

Замела метель дороженьки

На следующий день новое начальство передало через переводчика фон Штока приказ: всем русским уйти из здания комедатуры.

В бывшей школе № 1 целиком и полностью воцарилась Германия.

Все русские служащие Крайсландвирта и Городского Управления разместились в одном из маленьких бесхозяйных домиков, которые еще до Рождества Венецкий распорядился отремонтировать, чтобы дать людям работу. В новом помещении было тесно и неудобно, особенно, когда собрались все, кто смутные дни пересиживал дома.

Еще в декабре Крайсландвирт вызвал на работу всех оказавшихся в городе агрономов, зоотехников, ветврачей, землеустроителей, лесничих; кроме того, была бухгалтерия, были две уборщицы и прочее; всего двадцать с лишним человек. И все вскоре явились на работу, за исключением Лидии Пузенковой, о которой, впрочем, никто не тосковал.

И всем этим людям, которые до Нового года были загружены по горло, вдруг оказалось нечего делать.

Гражданская жизнь в Липне замерла; мельница, главный источник хлеба, а следовательно и жизни, — простаивала.

В город наехало множество воинских частей; все они расположились, никого не спрашивая, в разных частях города, теперь уже не в палатках и пустых постройках, как летом, а в наиболее сохранившихся домах, стесняя, а то и вовсе выселяя хозяев.

Связь с районом, большая часть которого была во власти партизан, почти прервалась. Ни в город, ни из города никого не пускали без специальных пропусков комендатуры…

И бургомистр, который ранее был в курсе всего и правил всем — оказался не у дел: жизнь пошла мимо него.

Он распорядился молоть для города зерно, привезенное по приказу Раудера для пленных, тех самых пленных, которые ушли из больницы в партизаны, распорядился продолжать ремонт еще нескольких домов.

Но он знал, что теперь любой немецкий солдат может вмешаться в его распоряжения, сорвать с работы людей, может взять без всякого отчета хлеб, стройматериала, вообще все, что подвернется под руки, и он, бургомистр, бессилен помешать этому.

Новые коменданты сидели в своей комендатуре и не допускали до себя ни бургомистра, ни тем более других русских и, по-видимому, совершенно не интересовались судьбой города Липни и его обитателей.

Единственным связующим звеном между властителями немецкими и русскими был главный переводчик Владимир Альфредович фон Шток.