Книга Все мужчины ее жизни - Ника Сафронова

Бросив тщетные потуги, я ринулась к телефону.

«Пожалуйста, Миша, – взмолилась я про себя, обхватив телефон двумя руками, – сделай что-нибудь, чтобы загладить свою вину. Скажи, что все еще любишь. Растопи мое сердце. Не заставляй и дальше оставаться к тебе такой же холодной».

Тем не менее в трубку я произнесла с определенной долей суровости:

– Что, Талов, снова будешь грозить увольнением?

– Ира, ответь мне, пожалуйста, – раздался спокойный Мишин голос. – Что ты делаешь? Ты больше не хочешь работать у меня? Если нет, так и скажи. Я ведь все заказы отодвигаю до твоего возвращения, а ты не являешься. Телефон изменила… еле у Олега дознался. Ради чего все это? Я не понимаю. Вздумала скрываться от меня? Но зачем? Я ведь тебя не неволю. Хочешь уходить – уходи…

– Слушай, Талов, – процедила я (в душе боролись злость и отчаяние). – При чем здесь ты вообще? У меня симка полетела. А в целом я была нездорова. Сегодня закрою больничный и завтра приду.

– Что с тобой было?

– Болезнь любви. Слышал про такое?

Миша устало вздохнул:

– И как, излечилась?

– Целиком и полностью. А теперь извини, очередь к терапевту подходит.

Мне, действительно, уже было пора. Еще немного, и я начала бы опаздывать. Поэтому плюнула на молнию, решив, что на месте попрошу Оксанку урегулировать этот вопрос. Взяла пакет со сменной обувью и поехала в клуб. Стараясь не думать по дороге о состоявшемся только что разговоре. Негоже это, портить себе настроение накануне решающего события.

Черная полоса нагнала меня в тоннеле, на подъезде к «Коломенской». Поезд застрял в этом темном загоне минут на пятнадцать. А дальше нас ссадили на платформу и предложили воспользоваться наземным транспортом. Очевидно, что-то произошло на путях.

И тут я совершила свою главную ошибку. Нет бы мне, дождаться следующей электрички и кое-как, пусть с остановками, доковылять до пересадочной станции. Но нет же! Я, как исполнительная гражданка, кинулась выполнять наставление диспетчера. Выскочила в город и стала останавливать машину. А в результате влетела в такую пробку, что если бы не додумалась вылезти на Даниловской площади и спуститься снова под землю, то на ток-шоу не попала бы уже никогда. А так я прибыла всего лишь с небольшим опозданием.

У дверей меня встретил пунцовый Сорокин.

– Ты что, мать твою! – путаясь в громоздких нецензурных выражениях, заорал он. – Все давно собрались! Тебя одну ждут!

Рядом с ним стояла какая-то женщина, которая при моем появлении с готовностью шагнула навстречу, выхватывая из ридикюля ватный тампон. Промокнув им мое распаренное лицо, она пробежалась по лбу и щекам кисточкой с косметическими белилами. Покачала головой, бормоча что-то вроде «какой отвратительный макияж». И исчезла.

Мы с Ваней галопом помчались в фойе. Пробегая мимо гардероба, я на ходу скинула с себя пальто, и его на лету изловил расторопный швейцар. Потом мы влетели по лестнице на второй этаж. И сразу окунулись в синевато-дымчатый сумрак.

– Все! – шепнул мне сзади Сорокин. – Двигай на сцену, когда объявят. Я пошел! – Сам махнул человеку в зеленом, прохаживающемуся по эстраде с придурковатой улыбкой, и, как по волшебству, растворился.

Я осталась одна.

Увидев меня травяной человечек моментально оживился.

– Ну что ж, дорогие гости! – выкрикнул он в микрофон. – Еще раз добрый вечер!

Пока он призывно подмаргивал в зал, выпрашивая аплодисменты, я впопыхах огляделась. Заметила множество столиков, скопление лиц, преимущественно печальных. И под разухабистый вопль «Поприветствуем первую участницу нашей программы, Ирину!» поднялась по ступенькам.

На мне сошлись два луча – один красный, другой бледно-желтый. Где-то сбоку дернулась камера, и ее одинокий глаз бесстыдно уставился на меня. Он отслеживал, как на негнущихся ногах я продвигаюсь по сцене. Как, вместо того чтобы непринужденно помахивать публике, защищаюсь ладонью от яркого света. И возможно, от него не укрылось, что вместо улыбки по лицу расползлась клейкая трещина.

Вдобавок ко всему, дойдя до середины, я вдруг вспомнила, что спина моя до сих пор оголена и травяной человечек наверняка уже это заметил. А если съемка ведется из нескольких точек, то дней через десять заметят и миллион-другой телезрителей.

Боже-боже, неужели снова придется прибегать к советам психологов? Давай, Чижова, соберись! У тебя все получится!

Тем временем, как только в мой адрес отзвучали жиденькие хлопки, ведущий образовался рядом:

– Добрый вечер! Представьтесь, пожалуйста!

– Здравствуйте! – потихоньку овладевая ситуацией, обратилась я к зрителям. А потом все громче и уверенней: – Меня зовут Ирина. Я являюсь продюсером молодой группы «Короли и капуста». И сейчас, как никогда, я хотела бы поговорить с вами об одиночестве. Жаль только, тема дискуссии у нас сегодня другая. А ведь это так страшно, когда женщина вдруг остается одна. Порой доходит до смешного. Вот вам банальная ситуация. Нужно ехать на торжественный вечер, но даже некого попросить застегнуть тебе молнию на платье. И если ты не йог, то все – жизнь под снос… Уважаемый ведущий, у меня надежда только на вас. Вы не поможете? – Откинув волосы, я подставила травяному человечку свою спину.

Тот сначала аж отшатнулся. А потом, делать нечего, сконфуженно улыбаясь в зал, аккуратно потянул за молнию.

На этом моменте публика разразилась где одиночным смешком, где возгласом одобрения, а в целом гораздо более убедительными овациями, чем при моем появлении.

Отлично! Теперь все будут думать, что это такой рекламный трюк, который я использовала для того, чтобы сразу привлечь к себе внимание. Довольная собственной выходкой, я послала зрителям воздушный поцелуй. Потрясла ведущего за руку. А затем направилась на свое место (поскольку я была первой, то хотя бы в этом оставила право выбора за собой). Заняв небольшой мягкий диванчик, расположенный с левого края сцены, я наконец-то осмотрелась как следует.

По центру эстрады параллельно стене возвышался большой подковообразный щит, который одновременно выполнял функции ширмы. С моего места мне было видно, что за щитом имеется дверь, – и, скорее всего, именно там готовились сейчас к своему выходу музыканты. Щит поделили на две половины. На черной было написано «бренд», на белой – «искусство».

«Ага, – сопоставила я, – значит, мы выступаем от “светлых”, а те, стало быть, от “темных”. Эге! Это они Кощея не видели, а то сразу бы догадались, кто здесь в действительности является жителем сумрака…»

Неожиданно я заметила какое-то движение наверху. Подняла глаза и увидела, что кто-то с фанатичным пылом машет мне рукой. Судя по тому, что другая рука придерживала фонарь, бьющий красным лучом, это мог быть только Дмитрий.

Ну, слава богу, хоть одно знакомое лицо!

Окончательно освоившись, я переключилась на потуги травяного человечка раскачать толпу. Он рассказывал о том, какую точку зрения в сегодняшних прениях буду отстаивать я. В двух словах это звучало так: долой с книжных полок всякую разрекламированную шелуху – пусть не мешает произрастанию новых Достоевских и Буниных. В кинематографе держим равнение на Феллини. И тому подобное под обобщающим заголовком «Свободу талантам!».