Книга В Гаване идут дожди - Хулио Травьесо Серрано

Может быть, я вела себя недостойно, может, сама устроила себе хорошую жизнь, но не ради гулянок; может быть, была плохой дочерью. Завтра же поговорю с мамой, попрошу прощения и постараюсь с ней помириться. Схожу к Пресвятой Деве из Кобре. Попрошу ее спасти меня и помиловать, и его тоже, и помочь Малу. Пресвятая Дева меня защитит, я знаю, она меня не бросит, не позволит заболеть СПИДом, а если он у меня уже есть за какие-то прегрешения, то даст мне пожить еще несколько лет без мучений, пока не появится вакцина или другое целебное средство.

Если ты меня спасешь, Пречистая Дева из Кобре, обещаю, что на коленках проползу до тебя. Не бросай меня, так нельзя».

Ручка выпадает из рук Моники, и она, плача, преклоняет колени перед образом Пречистой Девы и бормочет молитву.

За окнами уже совсем темно, молния раскалывает тучи, и начинается дождь. Дождь превращается в бешеный ливень, словно вода решила снести все, что встречает на своем пути. С моря налетает ураганный ветер, гнущий деревья и разгоняющий редких прохожих. И тут случается «отключка», то есть вырубают электричество, и полгорода погружается во тьму. Кета не уходит с балкона, несмотря на бурю, и вдруг начинает вопить: «Тут они, тут они, тут они, и Волдемор, и все остальные!» Зря кричит Кета, потому что танцевальная процессия выходит с базара только при полной луне, а теперь стоит темная ночь. Но Кета, бедная безумица, не может знать, зря или не зря, и с криками и громким хохотом бежит вниз по лестнице, пританцовывая, и теряется где-то во мраке улицы.

В доме скончался Помпи, песик-»сарделька» доброй сеньоры Крус. Она тихо всхлипывает, а собаки поднимают лай – наверное, требуют кормежки, ибо из-за хлопот, связанных с болезнью Помпи, они не ели со вчерашнего дня, а может быть, прощаются с товарищем… В своей квартире Маруха с ужасом смотрит на вынутую из колоды карту, на даму пик, которая в свою очередь пристально глядит на нее из картонного оклада.

Моника уже не плачет и горячо молится за себя, за него, за Малу.

Рано утром я зашел за Моникой. Улицы еще не просохли после ночной грозы. Обходя лужи, мы добрались до автобусной остановки и поехали сдавать кровь на анализ. Несмотря на все свои старания казаться спокойным, я волновался, очень волновался, а вот Моника была на редкость спокойна, спокойна как никогда. Мы не могли разговаривать в переполненном автобусе, но так же молча дошли до самой лаборатории. Нас приняла совсем неприметная женщина, которая, записав наши адреса и фамилии, попросила меня пройти в соседнюю комнату. «А вы подождите здесь», – сказала она Монике, собравшейся последовать за мной. В маленьком кабинете девушка в белом халате взяла у меня кровь из вены. «Ждите там», – повелительно сказала она, кивнув в сторону другого кабинетика, где стояли деревянные скамьи. Я сел и стал ждать. «Вот сейчас кто-то выйдет, что-то скажет, и моя жизнь изменится, – думалось мне. – Явится ли ко мне гонец с посыпанной пеплом головой и рвущий на себе одежды или войдет некто, увенчанный лавровым венком, и радостно меня обнимет? Сейчас узнаю – умереть мне или радоваться жизни».

Было вовсе не время для подобных размышлений, но именно такие мысли лезли в голову. Я встал и прошелся по кабинету. Почему сюда не впустили Монику? Что они будут с ней делать? Почему нас разлучили? Мне страшно захотелось открыть дверь и удрать оттуда. В кабинете было большое зарешеченное окно, за ним находилось патио с высоким деревом, в ветвях которого заливался соловей. Я подошел к окну и попытался разглядеть соловья. Бесполезное дело. Его можно было только слышать. Чего ради приспичило соловью распевать в таком месте? Впрочем, не важно. Пел он прекрасно, выражал, понятно, любовь, свою любовь к подруге, свою радость жизни. «Пой, пой, соловушка, тебе счастья не занимать», – сказал я или просто подумал. Соловей ответил мне великолепной руладой, зацокал, засвистел. Я ухватился за железные прутья решетки и стал ее трясти, словно желая выскочить в окно, на волю, к соловью. Чувствовал, что схожу с ума. Скоро ли известят меня о результатах анализа? Где Моника? Куда ее дели? Я сел на скамью и, несмотря на запрещение там курить, зажег сигарету и жадно затянулся. Потом встал и снова начал мерить шагами комнату. Через полчаса я уже был готов кричать, бежать, искать кого-то, кто мог бы мне, наконец, сказать, буду ли я свободен и счастлив, как этот соловей, или придется умирать в страданиях.

Но вот открылась дверь, и вошел огромный и волосатый, как медведь, как йети, человек в белом халате с листком бумаги в правой руке. Он равнодушно глянул на меня и, приблизив листок к глазам, осведомился о моем имени и адресе. Я торопливо ему ответил, горя желанием, чтобы все это закончилось, хорошо или плохо, но закончилось.

– Можете идти, – сказал человек-медведь таким тоном, словно бросил мне мимоходом «Привет, как живешь?», и сунул бумажку в карман халата.

Я стоял и тупо молчал, а когда пришел в себя, шагнул к нему и протянул руку.

– Каков результат анализа?

– Результат? – Голос этого йети звучал глухо и устало, как у человека, обремененного тяжкими заботами и хлопотами. – Отрицательный.

Отрицательный. Что значит отрицательный? Как фотонегатив, как нечто плохое, противоположное позитиву? Впрочем, я понял ответ, но мне очень хотелось, чтобы услышанное повторил человек-медведь. В тот момент от него и его голоса зависела моя жизнь.

– Отрицательный? – произнес я слабым голосом.

– Вы не ВИЧ-позитивный, – на сей раз его голос звучал для меня музыкой, ликованием. – Вы не инфицированы.

Я не ВИЧ-инфицированный, не заражен, не умру, буду жить! Все происходившее показалось не чем иным, как кошмарным сном, от которого вдруг пробудился. Жизнь – замечательная штука, и вполне стоило ее прожить. В патио заливался соловей, и его трели выражали радость, радость бытия. Блаженством было ощутить собственную кровь, теплом разливавшуюся по телу, по рукам и ногам. Моя кровь еще многие годы будет бежать по моим жилам – чистая, сильная, здоровая, кровь счастливого человека. Мне хотелось прыгать, тискать доктора в объятиях, говорить ему, что люблю его за то, что он принес мне самую радостную новость в жизни, за то, что, наверное, он сам сделал анализ и убедился, что моя кровь вполне здорова. В диком восторге я пожал ему руку.

– Спасибо, доктор, огромное спасибо. Вы не знаете, какой камень с моей души сняли.

– Знаю, – сказал он и впервые улыбнулся. Как хороша была его добрая улыбка, как белы его прекрасные ровные зубы. – Оберегайтесь, – добавил он и повернулся к двери.

Наверное, за стеной другие, подобные мне люди ждали от него приговора: жизнь или смерть.

– А моя спутница?

– Спутница?

– Та девушка, которая пришла вместе со мной делать анализ. Ее фамилия Родригес Эстрада Пальма.

– А, – медик небрежно махнул рукой. – Она инфицирована и останется здесь.

Кровь сразу отхлынула у меня от головы и, наверное, вся вдруг оказалась в каком-то одном месте моего туловища, ибо руки похолодели, лицо побледнело. По телу прошел озноб, ноги подкосились, и мне пришлось опуститься на скамью.