Книга Отец Кристины-Альберты - Герберт Уэллс

— Расскажите ему, — сказал Пол, погружаясь в кресло и готовясь перебивать.

Кристина-Альберта начала свой подготовленный рассказ. Иногда Дивайзис перебивал ее вопросом. Он не спускал с нее глаз, и ей с самого начала казалось, что за вниманием к ее словам прячется еще что-то. Он смотрел на нее так, словно старался вспомнить, где видел ее раньше. Она рассказала, о чем разговаривал с ней папочка, когда она была маленькой, про пирамиды, погибшую Атлантиду и так далее, и о странном освобождении духа и обновлении после смерти ее матери. Она рассказала о спиритическом сеансе и явлении Саргона. Дивайзис очень заинтересовался разными сторонами истории Саргона.

— Странно, как соответствовало это утверждение умонастроению Примби. Чего добивался этот молодой человек? Я его не совсем понимаю.

— Не знаю. Думаю, это было случайным совпадением. К несчастью.

— Студенческое представление о юморе?

— Студенческий юмор. С тем же успехом это мог быть Тутанхамон.

— А оказался Саргон?

— Возможно, он читал какую-нибудь историю Древнего Востока.

— Полагаю, про вашего отца он ничего не знал?

— Откуда же? Наверное, он подумал, каким мой… мой папочка выглядит маленьким и смешным, и потому ему показалось забавным выделить его из всех остальных и объявить великим царем. Мне бы хотелось поговорить с этим молодцом по душам пару минут.

— Видите, Дивайзис, это не бред, а обман, — сказал Пол Лэмбоун.

— Он обычно логичен? — спросил Дивайзис.

— Если признать его предпосылку, то поразительно логичен, — сказала она.

— Он временами не становится кем-либо другим? Богом, миллионером, ну, чем-то в этом роде?

— Нет. Он верит в переселение душ, намекает на свои прежние жизни, но это все.

— Тысячи людей в это верят, — сказал Лэмбоун.

— И никто его не преследует? Никто не шумит, чтобы мешать ему, не просвечивает рентгеновскими лучами? Ничего такого?

— Абсолютно нет.

— Так он в здравом уме. Если только не помешался, когда ушел из студии ваших друзей.

— Я с самого начала утверждал, что он в здравом уме, — сказал Лэмбоун. — Жалею, что мне не представился случай поговорить с ним. Ведь… вот теперь все твердят о комплексе неполноценности. Ну так довольно обычно, что люди, которых принижали, обманывали и так далее, и которым не хотелось взглянуть в лицо фактам, укрывались за щитом вымышленной личности? И если соединить мечты, спиритический сеанс и прочее, разве не получается, как раз это?

— Он знает, что на самом деле он, au fond[9], Примби? — спросил Дивайзис.

— Его раздражало, когда ему это говорили, — сказала Кристина-Альберта. — По-моему, он ушел из студии, где мы живем, потому что я и моя подруга, то есть миссис Крам, все время пытались его переубедить. Это и прогнало его. Он знает, что на самом деле он Примби, и это ему нестерпимо. Он знает, что все это игра и выдумки.

— Мне это так симпатично! — подхватил Пол Лэмбоун. — Это не только не безумие, но рационально до предела. На том, чтобы стать кем-то более великим, чем ты, зиждется добрая половина религий мира. Все митраисты становились Митрой. Сераписты, если я верно помню, становились Осирисом. В сущности, мы все хотим родиться заново. Всякий, в ком есть капля здравого смысла и смирения. Кем-то более значительным. «Кто избавит меня сего тела смерти?» Вот почему папочка Кристины-Альберты столь чрезвычайно интересен. У него есть воображение, у него есть оригинальность. Пусть он мал ростом и слабоват, но этого у него не отнять.

— Обладание особым умом не сумасшествие, — сказал Дивайзис, — не то мы упрятали бы в приюты всех наших поэтов и художников.

— Ну, до этого вряд ли кто из них дотянул бы, — сказал Лэмбоун. — А жаль.

Дивайзис поразмыслил.

— По-моему, я разобрался в ситуации. Он говорит логично. Одевается аккуратно. Не верит, будто подвергается преследованиям. Не эгоистичен в своих мыслях до романтичности. Не одутловат, вид у него не оплывший, и у него никогда не было никаких припадков. Нет такого типа сумасшествия, к какому его мог бы отнести врач-специалист, но подавляющее большинство врачей не подготовлены для занятия психиатрией. Глупый врач мог счесть его фантазии всплесками паранойи, или принять его погружение в задумчивость за старческое слабоумие, или заподозрить в нем скрытую эпилепсию. Но это все примеры психических заболеваний, а ваш отец, вероятно, вообще не болен. Он несколько неверно воспринимает реальность, но это все. Разница между ним и подлинно сумасшедшим — это разница между фруктами, рассыпавшимися из корзины, и гнилыми фруктами. Рассыпавшиеся фрукты могут помяться и легко начинают гнить, однако упасть из корзины еще не значит быть гнилым. А как он выглядит?

— Она захватила фотографии, — сказал Лэмбоун.

— Мне бы хотелось на них взглянуть, — сказал он и получил фотографии мистера Примби времен прачечной. — Такие огромные усы! — заметил он. — Нет ли других, на которых хотя бы часть его лица ими не замаскирована? Тут ничего не видно, кроме глаз.

— Я догадывался о вашем впечатлении, — сказал Лэмбоун. — Но есть фотография мистера Примби в молодости, снятая вскоре после его брака с миссис Примби. Вы ее захватили, Кристина-Альберта?.. А вот она. В кресле — миссис Примби. А усы — во всей своей красе — еще не выросли.

— Он женился молодым? — спросил Дивайзис у Кристины-Альберты.

— Наверное, — ответила она. — А в каком точно возрасте, не знаю. Мама мне никогда не говорила.

Дивайзис внимательно рассматривал фотографию.

— Странно, — сказал он, словно роясь в памяти. — Что-то знакомое. Я как будто знавал таких людей. — Он внимательно посмотрел на Кристину-Альберту. — Они оба жили в Лондоне, я полагаю?

— В Вудфорд-Уэллсе, — сказала Кристина-Альберта. — Мой отец родился в Шерингеме, — добавила она после некоторого раздумья.

— Шерингем… Странно! — И он с новым интересом посмотрел на пару, позирующую перед одним из сельских пейзажей, столь дорогих сердцу викторианских фотографов. — Крисси, — повторил он про себя. — Кристина-Альберта. Этого не может быть!

На несколько секунд доктор Дивайзис забыл о своих гостях, а они не спускали с него глаз. Он пытался сосредоточиться на лице молодого человека, но его внимание приковала молодая женщина, сидевшая на верхней ступеньке перелаза. Поразительно, с какой полнотой он забыл ее лицо и как теперь она возвратилась невероятно непохожая и все-таки похожая на ту, которую он помнил. Он вспомнил пенсне, шею, плечи. И выражение — вызывающе чопорное.

— Когда ваши отец и мать поженились? — спросил он. — Как давно?

— В восемьсот девяносто девятом, — ответила она.

— И вы не замедлили появиться на свет? — спросил он с напускной небрежностью.