Книга Семейный круг - Андре Моруа

— Она мне все объяснила, — ответил Бертран. — У нее особые причины, и я ее отлично понимаю.

— Какие причины?

— Я не могу сказать, она доверилась только мне.

На другое утро, когда горничная пришла в спальню Денизы, чтобы открыть шторы, она сначала убедилась, что господин Ольман в ванной, на другом конце коридора, а потом подошла к кровати:

— Со мной приключилась беда, мадам, — сказала она. — Но я не виновата. Я тут ни при чем.

Дениза приподнялась в испуге.

— Что такое?

— Вчера вы мне велели приготовить пижаму и розовый капот… Я не стала откладывать дела на сегодня, когда и без того много хлопот с гостями; после обеда я выгладила вещи, завернула в папиросную бумагу, и все было готово. А сегодня — открываю чемодан, чтобы положить туда дорожную аптечку, и что же я вижу? Сплошное черное пятно. Кто-то вылил целый пузырек чернил прямо в чемодан!

— Чернила? Но кто же мог сделать такую гадость?

— Я вам скажу, мадам. Тут не может быть сомнения… Это дети. Потому что чернила черные, а во всем доме только они такими пишут. И у вас, и у господина Ольмана, и у нас на кухне чернила синие… Да и мадемуазель, которой я это показала, говорит, что она заметила, как дети вчера весь день что-то замышляли и сговаривались.

Дениза, сильно побледнев, вскочила с постели.

— Мадемуазель следовало бы предупредить меня, — сказала она. — Надеюсь, она не говорила с детьми на этот счет?

— Нет, мадам, ведь они еще спят. Но они свое получат, мадемуазель их накажет.

— Скажите ей, что я решительно запрещаю говорить с ними об этом. Или нет, подождите. Я сама приду.

— А что же мне приготовить вам в дорогу?

Дениза подумала, подошла к окну, отдернула занавески. Начинался прекрасный летний день.

— Не знаю, Люси… Кажется, теперь я уже не поеду. Соедините меня с гостиницей на набережной Вольтера, в Париже. Впрочем, нет. По воскресеньям принимают телеграммы?

— Да, до двенадцати.

— В таком случае перенесите сюда телефон… и приготовьте мне ванну.

Оставшись одна, она продиктовала телеграмму:

— Париж, набережная Вольтера, гостиница… Монте… Нет, мадемуазель: те… те… Теодор, Элен… Монте… Да, так… Вопреки искреннему желанию приехать задерживаюсь непреодолимыми препятствиями… Нет, два последних слова вычеркните… Просто: задерживаюсь… простите… привет… Подпись: Д… Да, одна буква… Д… Дениза. Все. Повторите, пожалуйста.

Воскресенье прошло еще более уныло, чем суббота. Дети, что-то затаившие и недовольные, ждали расспросов и удивлялись, что старшие молчат. Денизу дважды вызывали к телефону:

— Вас просят, мадам. Из Парижа.

Она распорядилась перенести аппарат в спальню и уходила разговаривать туда, подальше от любопытных. В одиннадцать часов она повела детей к обедне; Изабелла пошла вместе с ними; приходский кюре произнес проповедь на тему о супружеских обязанностях. Мари-Лора внимательно слушала; Патрис играл фуражкой и наблюдал за младенцем, который, как ни старалась мать успокоить его, все порывался расплакаться.

Лотри и Шмит, оставшись на террасе, обсуждали международные дела.

— Что это? Провал капитализма? — говорил Лотри. — Быть может, будущим историкам наша эпоха раздутых займов покажется эпохой странного безумия? Быть может, они будут судить о ней, как мы теперь судим о системе Лоу? Или, наоборот, тогда покажется наивным наше стремление поддержать золотую валюту?

— Мне скорее думается, что это провал демократии, — ответил Бертран. — Возраст правительств определяется возрастом финансов, подобно тому как артерии определяют возраст человека. Абсолютную монархию подрывали личные траты королей и плохая организация сбора податей. А демократия еще уязвимее, потому что она перерождается в демагогию и расточает богатства страны ради привлечения избирателей. Она парализована, потому что не может действовать быстро. Конгресс Соединенных Штатов — самое нелепое и самое громоздкое установление, какое только мог себе представить столь деятельный народ. И даже у нас…

Тут к ним присоединился Ольман; он спросил, хорошо ли они спали. Он казался счастливым, успокоившимся.

— Вы знаете, что Дениза решила не уезжать? Не хочет расставаться с солнцем и друзьями.

— Ура! — воскликнул Лотри. — Вот приятная новость! Я не вполне согласен с вами, — продолжал он, обращаясь к Бертрану. — Это провал не демократии вообще, а определенной ее разновидности — демократии парламентской. Мне кажется, что профессиональные корпорации будут отныне играть в государствах все большую и большую роль. Внутри каждой корпорации будет необходим строгий контроль. Биржевые агенты его и сейчас уже осуществляют. Банки…

— Ну, если вы завели разговор о банках, я лучше пойду встречать детей, — сказал Ольман.

Он направился по тропинке, ведущей к церкви.

— Это Монте просил ее приехать в Париж? — негромко спросил Лотри. — Она сама вам сказала?

— Сама, — ответил Бертран. — Не знаю, почему она раздумала… Я почти что жалею об этом. Такое беззаветное понимание дружбы…

Они умолкли — за углом террасы показалась группа женщин и детей. Патрис, бежавший впереди, стал подзывать собачку:

— Микет!

Мари-Лора подошла поздороваться с Бертраном Шмитом, с которым она особенно дружила; она была очень оживленна.

— Здравствуйте, лентяи, — сказала Дениза. — Вам подали все, что нужно? Лотри, можно у вас на минутку отнять Бертрана? Мне надо ему кое-что сказать.

Она увела Бертрана Шмита к розарию.

— Мне необходимо поговорить с вами, — сказала она. — Я в отчаянии… Эдмон вам сказал, что я решила не ехать? Монте звонил сегодня уже три раза. Он резко упрекает меня, говорит, что я веду себя с ним, как пустая кокетка, обвиняет меня в мещанской трусости и отсутствии благородства. Эдмон ничего не понял в этой истории, но хорохорится как победитель и доводит меня до исступления… А главное — дети…

Она рассказала историю с чернилами.

— Понимаете, я в ужасе от мысли, что могу причинять детям страдания, какие переживала сама… Эта мысль не дает мне покоя… Я знаю, по вашей теории, теперешних детей такие вещи не волнуют… Это, может быть, и верно в отношении подростков, — да и то я не уверена. Но это, во всяком случае, неверно в отношении детей… Я перехватила несколько взглядов Мари-Лоры. Девочка уже начинает осуждать меня… И вот я между ней, мужем и Монте… клянусь, это невыносимо!

— Ну так съездите куда-нибудь, — сказал он. — Когда все идет из рук вон плохо, отлучка почти всегда приносит облегчение.

— Да, но куда ехать? Буду ли я в Версале или в Тамари — Эдмон теперь все равно станет думать, что я поехала к Монте. Знаете, куда я поехала бы, не будь у меня таких тягостных воспоминаний? В Пон-де-Лэр. Мама настойчиво зовет меня в каждом своем письме.