Книга Будущий год - Владимир Микушевич

Ничего не поделаешь: мужчины любят, когда их внимательно слушают. Перед этим не может устоять ни один. Любая дурнушка может обольстить любого красавца, если у ней хватит терпенья дослушать его до конца. А я, понимаешь, слушала его. Представь себе, мне было интересно. Может быть, это был способ отлынивать от занятий химией. Я слушала, как он говорит о проблемах современного человека, и он, избалованный всеобщим вниманием, обратил внимание на меня. Я спросила: «Что же, по-вашему, человек человеку нуль?» «Нет, — ответил он, — nihil, а не нуль, nihil — это всё, только с минусом». И вызвался проводить меня. И называл с тех пор «Ненуль», Нинуля. Лёля-Ляля-Лиля, и Нинуля тоже. Я с самого начала понимала, что он интеллектуал, а потом узнала, что он философ, а философия — это не профессия, а способ существования. Он предложил мне дать почитать Хайдеггера, и я поехала к нему. Жил он в центре, но в коммунальной квартире, в комнатушке. Там все шло как по писаному Там я и обрела всё с минусом.

Доченька, это же тема, старая, как мир, — ехать к одинокому мужчине и оставаться с ним наедине. Или ты не согласна? Для вашего поколения это проще? Говоришь, не проще? Так я и думала. Каждое поколение решает эту проблему по-своему, но более или менее неудачно. Возьмем хотя бы проблему юбки. Разве это только вопрос моды? Ты согласна, что нет. Кстати, судя по твоей юбочке, мини-юбки опять входят в моду. Или я ошибаюсь? Впрочем, длинная юбка с разрезом до пояса стоит мини-юбки. Разве юбка — только предмет туалета? Нет, извини меня, юбка — это ты сама, твой социально-биологический статус. Наш подол — знамя извечной женской уязвимости. Это же особая техника — оправить юбку наедине с мужчиной, своего рода предварительная или, чаще, запоздалая декларация не знаю чего, независимости или зависимости, последнее вернее. По крайней мере, мужчина, глядя на то, как ты это делаешь, полагает, что ты предлагаешь ему вести себя определенным образом. Бог мой, как трудно говорить на такие темы даже со своей родной Секундой. Говорят, это пошлость, и, если угодно, это действительно пошлость, но действительно, как это надо делать: так? так? или так? Что ты мне посоветуешь, дорогая? Носить брюки? Но брюки тоже обязывают. Они обязывают снимать их по первому требованию или даже проявлять известную предупредительность в этом вопросе. А я, видишь ли, была в юбке, причем в мини-юбке, по тогдашней моде, и «он снова тронул мои колени почти недрогнувшей рукой». Ты, конечно, читала Ахматову? А он был нормативен в каждом своем слове и в каждом движении. Дескать, если я так делаю, значит, так и должно быть, и ты отсталая дура, если не понимаешь этого. Категорический императив современности. Кстати, именно он объяснил мне, что такое категорический императив. Категорический императив, видишь ли, заключается в том, чтобы твое поведение могло стать закономерностью во всех аналогичных ситуациях. Интересно, что сам он подвергал критике понятие «категорический императив» как субстанциалистское, если не ошибаюсь. У него выходило, что закономерность несовместима со свободой, а свободу нужно всегда выбирать, даже если свобода — абсурд. Такой вот нормативный абсурд, категорическая свобода. А его рука у меня на колене, и она уже продвигается дальше по чулку, и ты не думай, что он все время говорит, нет, он делает паузы, и паузы еще весомей слов, паузы-узы, дескать, ты из тех избранных, которые понимают, что такое свобода, и нет нужды объясняться по такому низменному поводу, и даже нет нужды что-нибудь обещать. Мол, я тебя слишком уважаю для этого. Короче говоря, прелюдия на высшем уровне. Легко себе представить, чем это кончилось. Признаюсь, до последнего момента я этого не ожидала. Он же мне объяснял, что такое пограничная ситуация. Только в метро я задалась вопросом: в кого ты превращаешься, ли-ли-ли, ля-ля-ля? За кого он тебя принимает? Ты, Ненуль? А что если ты для него безразличней нуля? Три или четыре вечера подряд я не приезжала в библиотеку. Потом все-таки поехала. Добросовестно занималась в читальном зале, но все-таки потащилась в курительную. Он меня ждал там. И все повторилось, как по нотам, только тема философской беседы была другая: кажется, бытие для смерти. И пошло, и пошло… Правда, от занятий он меня не отвлекал, к нему я ездила раза два в неделю, не чаще, Пожалуй, я даже стала собранней и сосредоточенней. Работала над дипломом вовсю. Этим и объясняла маме мои отлучки по вечерам. Мама, ты догадывалась, что в действительности со мной происходит? Где я бываю? С кем? Неужели нет? Ох, неправда! Я бы на ее месте заметила, доченька, какая ты стала скрытная. Но ты, мама, молчала, и мне в твоем молчании чудился упрек. Упрек в том, что я не удержала такого мужа (так ты мне однажды сгоряча сказала), упрек в том, как я теперь живу (и с кем, с кем!). Впрочем, не исключаю: это была просто моя виноватая мнительность. А вообще это было не худшее время в моей жизни. Я усиленно готовила диплом и тешилась мыслью, что я не какой-нибудь синий чулок, что у меня все-таки есть личная жизнь, сакраментальное выражение для современной женщины. А у тебя, Секундочка, есть личная жизнь? Совсем без нее нельзя, поверь мне, здоровье требует. Однажды я слышала, как одна лотошница говорила другой: «Мужику что, он напьется и спит, и ему хоть бы вообще баб не было, а женщине это для обмена веществ нужно». Так что в смысле обмена веществ у меня было все в порядке, и это придавало мне некоторую уверенность. Моя уверенность пахла табачным перегаром, как и философия, но все-таки я отлично защитила диплом, и меня даже приняли в аспирантуру. Вот тебе и сократичка! На-ка, выкуси, мой залетка! А он предложил мне поехать с ним отдохнуть в Юрмалу. Я немножко смутилась. До сих пор мне даже нравилось, что с ним не нужно расписываться, во-первых, так современнее, а во-вторых, не нужно его прописывать, квартира целее, она у нас и так всего-навсего двухкомнатная по моей вине. Да, мама, да, я никогда не забывала об этом. Но тут… надо куда-то ехать с ним, жить с ним на людях… Однако его категорическая императивность уже оказывала на меня неотразимое влияние. Нужно выбирать свободу, даже если свобода — абсурд. А что, в сущности, особенного? Или я себе комнату отдельно от него в Юрмале не сниму? Родителям я сказала, что поеду отдохнуть недельки на три, они не возражали, и мы поехали. Должна тебе сказать, Секундочка, он не проигрывал при более близком знакомстве. Его нормативность срабатывала безукоризненно. Он вел себя так, что всегда знаешь, как самой себя вести, находка для кисейной кисы. Оказалось, мы приехали в Юрмалу гостить у друзей, и никакой отдельной комнаты я, разумеется, не сняла. Оказалось, что он величина, его все знают, он работает над монументальным исследованием «Экзистенция в социуме». Знаешь, Секундочка, что такое «экзистенция»? Это человеческое существование, вернее, сам человек в своем существовании. А социум — это, грубо говоря, общество, но попробуй скажи «Личность в обществе», и вся проблематика сразу исчезнет. То ли дело «Экзистенция в социуме»! Современное мышление — это термины, термины и термины! Поняла? А я поняла, что денег у него нет. Пока мы гостили у друзей, расходов практически не было, а потом мне пришлось телеграфировать родителям, чтобы выслали денег на обратный билет, на два билета, как ты понимаешь. С вокзала я поехала прямо к нему и впервые увидела рукопись «Экзистенции в социуме», несколько монументальных папок. Оказалось, что он давно уже нигде не работает, уволен за самобытную философскую мысль, живет случайными заработками, то заметка в журнале, то перевод. А как же иначе жить мыслителю в наших условиях. Надо делать свой выбор! Нормативная свобода! Я поехала домой и сказала родителям, что ухожу из аспирантуры, поступаю на работу, так как выхожу замуж. Прости меня, мама, но я не могла иначе: надо было дописывать «Экзистенцию в социуме», а на мою аспирантскую стипендию мы бы не прожили вдвоем; на вашу помощь я не позволяла себе рассчитывать; я нашла для себя подвиг, служение, послушание, по-православному говоря, Секундочка, а ты православная? (Крестится.) Что такое секунда, если Бога нет? Он, правда, говорил, что религиозная экзистенция еще трагичнее в своей заброшенности ввиду своей несоизмеримости с проблематикой Божественного бытия. Так вот я и поступила на завод, и мы стали жить-поживать… у него в коммунальной квартире. Соседки уже раньше привыкли ко мне. Они не ожидали, что он на мне женится, и даже растрогались, когда это произошло. Моих родителей мы навещали. На этот раз он нашел общий язык с папой, а не с мамой. Папа достиг того возраста, когда пора подумать о душе или об экзистенции на худой конец. Не спорь, мама, я знаю, ты предпочитала моего первого, с этим ты только вежливо мирилась, и все спрашивала меня по телефону, когда он устроится на работу. Но он же работал над «Экзистенцией в социуме». Я служила его призванию и преклонялась перед ним даже в постели. Я и не подозревала, что в своем самоотверженном служении теряю очередного мужа. Знаешь, доченька, как это вышло? Он, оказывается, давно уже подал на выезд, и тогда ему отказали. А тут вдруг появилась его статья в зарубежном философском журнале, и его отпустили. Нужно отдать ему справедливость, он звал меня с собой, но где же он был, когда я на завод оформлялась, у меня же допуск к секретной документации, кто меня отпустит? И мы решили, что я приеду к нему потом, когда срок допуска истечет. Но, по правде говоря, моя Секундочка, я бы все равно с ним не поехала. Скажешь, патриотка? Пожалуй, что и так… Но нечего мне становиться в позу. И здесь-то я сократичка, а там бы я не имела права даже на пособие по безработице, К тому же папа был смертельно болен, а как бы я его оставила. И тебя, моя Секундочка, я не оставила. А ты уже была, но я опять ничего не сказала ему. Зачем обременять экзистенцию социумом? Так что вас уже было три у меня. Три девицы под окном пряли поздно вечерком. Три сестрицы, три неточки, три оборванные ниточки.