Книга Торпеда для фюрера - Вячеслав Демченко

«Точно — партизаны», — нахмурился он.

Поступали, бывало, к нему после карательных операций из лесу и такие, что на их фоне его подопечные казались чуть ли не рубенсовскими амурами.

— Почему ты вообще решил, что это те, кого мы ждём, а не новенькие из Керчи?

Шварценбек наконец оторвал свой зад от низкой скамеечки у камина. Впрочем, заинтересованность его распространялась только до тех пор, пока не выяснилось…

— Нет, это не вновь прибывшие. — Отрицательно и важно покачал головой Касаткин.

То есть, не из тех, кого группенфюрер доставил вчера из Керчи, с целью устроения «Содома с Гоморрой», неразберихи.

«Доставил и не заметил, как занёс “партизанскую заразу”? Нет, слава богу. Ваша охрана прозевала», — мельком, но с плохо скрытым торжеством, глянул Шварценбек на Гутта.

— Отлично! — в пику ему, с наигранным энтузиазмом подкинул свой «пивной бочонок» со скрипучего стула майор, едва сдержавшись, чтобы не добавить: «Отлично справилась охрана со своим заданием!»

Кой там чёрт. Никто им такого задания не давал. Бреннер из абвера запретил строго-настрого как препятствовать, так и способствовать проникновению русских разведчиков в лагерь, целиком полагаясь на логику: «Охране, призванной и нацеленной на предупреждение побега из лагеря, в голову не придёт, что кто-то может попытаться пробраться в него, головой в петлю». Потому же и пришлось сменить караул из татар на немецкий конвойный взвод, — у начальника лагеря были все основания побаиваться особой бдительности добровольцев. Что-что, а исполнительность у них была на грани: заставь дурака… Как ни странно, но дисциплинированностью эти неполноценные могли самих нибелунгов засунуть глубоко за пояс.

— И всё-таки, — задумчиво побарабанил толстенькими пальцами по крышке стола Гутт. — Если, ты говоришь, от пленных не отличить, как же ты отличил? В лагере столько новых лиц. Как ты их вычислил?

— Во время кормёжки. Прошу прощения, приёма пищи, господин майор.

Касаткин выразительно посмотрел на стол, где на усмотрение мух были оставлены без салфетки останки офицерской курицы.

— Это как?.. — брезгливо усмехнулся начальник лагеря.

— И наши, и ваши… господин группенфюрер, — кивнул Кастакин куда-то в пол под ногами Шварценбека, — на баланду хоть и бросаются, но жуют как-то… как коровы сено.

— Без вдохновения, — хохотнув, перевёл жандарм.

— А эти, кажись, и гнилого бурака сто лет не видели, — подтвердил матрос.

— Вот как, — хмыкнул майор, вынимая из фанерного ящика под ногами увесистую консерву говяжьей тушенки и из тумбочки стола пачку солдатских сигарет «Dampf Vaterland».

— Это и Овсянникову? — ревниво следя за его руками, уточнил Касаткин.

— Комиссару? — задумался на мгновение майор Гутт.

Собственно, из этих двоих и состояла вся «шпионская сеть» начальника лагеря, но проку от наблюдений и бытовых замечаний матроса Касаткина было куда больше, чем от разоблачений сталинского «бдительного ока».

— Нет. Тебе, — решительно помотал круглой головой майор Лиин Гутт. — Только тебе, — подчеркнул он. — Овсянников нам, пожалуй, больше не нужен, — как бы советуясь, глянул он на Шварценбека.

Тот, хоть и не особенно был в курсе диспозиций, на всякий случай подтвердил мысль майора кивком. Заодно окончательно заверив смертный приговор комиссару ГБ Овсянникову.

…И, поскольку Овсянников, дознавшись, что сребреники за Иудину службу теперь выдаются другому, мог возревновать и, соответственно, сдать матроса как бы случайно и как бы вполголоса, глотку ему, в пресечение такой голосистости, кто-то этой же ночью перерезал иззубренной крышкой консервной банки с имперским орлом штамповки. Так, чтобы и вопросов не возникало: «За что?!»

А кто? Мало кто сомневался, что это дело рук краснофлотца Касаткина. Немцев, а тем паче их прихвостней, ненавидел он лютой ненавистью. Как глянет, щуря недобрые глазки, так даже овчарки немецкие и те хвост поджимают.

Перемена ролей

Оккупированный Крым. Район Феодосии

На случай, если доведется садиться, куда пошлёт непредсказуемая и переменчивая фронтовая судьба, на штанге между крыльями биплана умельцы-механики приспособили обычную автомобильную фару. Её тусклый, мутноватый свет, направленный полого вниз, наконец-то пробежал по чёрной ряби запущенной пашни, вызолотил стерню, обозначив довольно обширное пространство для посадки.

Но помогло это не особенно. Если в небе подбитый «У-2» ещё так-сяк, но чувствовал себя в родной стихии, то, потеряв и ту неверную опору под дырявыми крыльями, совсем отбился от рук пилота. Тася едва успела заглушить двигатель, воткнув рукоять акселератора до упора в панель. Самолет взорвал тупым рылом чёрную землю, метнул веер комьев из-под пропеллера, тотчас разлетевшегося лопастями.

Тася едва не вылетела через прозрачный щиток обтекателя, но Войткевич, также невольно подскочивший на сиденье, навалился на неё сзади.

— Тпр-у! — фыркнул он от неожиданности. И ещё секунду спустя уже выволакивал девушку из пилотского гнезда в фюзеляже.

Слава богу, но, выбросив из выхлопных щелей рваные лоскутья огня, промасленный мотор «У-2» не вспыхнул сразу, а дал ещё малую отсрочку, пока не вспыхнула проклеенная фанера обшивки. За эти несколько секунд, инстинктивно пригибаясь, диверсант и лётчица успели отскочить в сторону и ничком повалиться в колючую стерню заброшенного колхозного поля.

Громыхнуло. Последний язык керосинового пламени лизнул на прощание чёрное небо; и с равнодушием погребального костра огонь принялся обгладывать остов ночного бомбардировщика, хрустя его тщедушными костями, оставляя после своей неуёмной тризны лишь обугленный скелет. При этом поминальном освещении Яков, в силу посыла: «Страшно, но хорошо бы знать — почему?», приподнял голову.

Хотел было осмотреться, но сия ночь не переставала оправдывать мистические надежды. Через него, точно через никчемную колоду, с чертыханиями перескочила подлинная фурия в чёрном комбинезоне, подогнанном под девичью фигуру; на узких плечах сверкнули позолотой и взвихрились распущенные волосы.

«Я помню чудное мгновенье», — садясь, покачал головой Войткевич.

Лейтенант Т. Засохина, а это была она, — если только не валькирия, «отлучившаяся» из одноименной оперы Р. Вагнера, — упав на колени, скинула с поясницы… или около того… Таси ладонь, забытую Войткевичем после пробежки от самолёта.

— Жива?!

Тася, то ли не отдышавшись ещё, то ли не успев прийти в себя, кивнула.

— А мавр, значит, сделал свое дело, — проворчал Яков. — Мавр может уходить. — И продолжил без всякого выражения, настороженно оглядываясь по сторонам, вполголоса: — На задание в лютую ночь, один, несчастный и всеми забытый. Кому он нужен? Хоть подохни, будто пес безродный.

— Да уж скорее кобель, — огрызнулась девушка, но беззлобно, с искоркой в глазах, то ли от недалекого пламени, то ли от радостного облегчения, что обошлось, жива подруга, жива. — Подыхать он собрался, а лапы распускать не забыл.