Книга Третья причина - Николай Дмитриев

— А всё они… Наши морячки-самотопы… Вместо того чтоб японцам коммуникации резать, они в бухте отсиживались…

— Мы тоже хороши… В белых рубахах на пулемёт, так его… — и штабс-капитан забористо, вслух, выматерился.

— Нет-нет! — горячо запротестовал подпоручик. — Мы в Артуре и морские мины на япошек с горы скатывали, и бомбы с воздушного змея кидали, и стрелы с пироксилином пускали…[39]

— Не горячись, Саша, — его товарищ положил руку на колено подпоручика. — Мне кажется, штабс-капитан прав, если б мы удержали Цзиньчжоусскую позицию, всё было б иначе…

— Было бы чем и кем удерживать, обязательно бы удержали! — глядя в упор на штабс-капитана, запальчиво возразил подпоручик.

Штабс-капитан покачал головой и грустно ответил:

— У вас в Артуре хоть пулемёты были…

— Что пулемёты! — подпоручик никак не желал успокаиваться. — У японцев ленты металлические, а у нас из тряпки, чуть подмокла, и сразу заедать начинает…

— Да перестаньте вы наконец! — вмешался в разговор один из поручиков. — Главная беда вот в этой самой дороге, если б у нас снабжение было, а то всех подкреплений одна рота в день…

— Ошибаетесь, господа, ошибаетесь… — Штабс-капитан откупорил следующую бутылку, разлил по стаканам водку и только тогда закончил: — Беда наша, это смутьяны всяческие. Точно знаю, генерал Линевич просил государя не заключать мир, поскольку мы в силе, а что вышло?.. Сами понимаете, в Петербурге теперь не до Манчжурии и Порт-Артура…

Эта горькая фраза сразу положила конец зарождающемуся спору, и все, снова выпив, молча налегли на закуску. Расправившись со второй бутылкой, офицеры дружно принялись за третью и тут Иртеньев, до сих пор не сказавший ни одного слова, поднялся.

— Пардон, господа… Разрешите… Здесь накурено…

Накинув пальто и вздев кое-как шапку, полковник вышел и, уже из коридора услышал, как оставшиеся в купе попутчики запели вполголоса:

За рекой Ляохэ загорались огни,

Грозно пушки в ночи грохотали,

Сотни юных орлов из казачьих полков

На Инкоу в набег поскакали…[40]

Видимо, песню сложили недавно, уже на позициях. Во всяком случае, её слова Иртеньеву были незнакомы, и полковник, направляясь подышать свежим воздухом, решил по возвращении обязательно поинтересоваться, что поют офицеры.

В тамбуре было уже не холодно, а просто морозно, и полковник, которому водка слегка ударила в голову, с наслаждением вдыхал свежий воздух. Стучали колёса, пол ритмично раскачивался, и было слышно, как в соседнем вагоне какой-то владелец гармошки неуверенно, сбиваясь с такта, пробовал играть «На Фейджулинском перевале».

Модная мелодия вызвала не слишком приятные ассоциации, но полковник только передёрнул плечами и попробовал что-либо рассмотреть сквозь заледеневшее стекло. За окном угадывался заснеженный лес, сугробы, подступавшие к самому полотну, и вроде как промелькнули сложенные штабелем сменные шпалы. Иртеньев вздохнул и вдруг услышал, как позади него хлопнула дверь.

Полковник повернулся и увидел, что в тамбур вышел человек с дымившейся в зубах папиросой.

— Не помешаю? — несколько развязно спросил незнакомец.

— Нет, — без особой любезности буркнул Иртеньев и отвернулся.

Какое-то время незнакомец молчал, но потом завозился и, чуть потеснив полковника, решительно взялся за ручку наружной двери вагона.

— Вы позволите?.. А то, знаете…

Что должен знать полковник незнакомец не пояснил, но его поведение начало раздражать Иртеньева, и только он собрался сделать весьма резкое замечание, как тот вдруг криво усмехнулся и, глядя в упор, спросил:

— Если не ошибаюсь, господин Иртеньев?..

— Да… — удивлённо начал полковник, но договорить не успел.

Перед глазами Иртеньева внезапно вспыхнуло звёздное колесо, а в следующий момент он ещё успел почувствовать мощный удар, который буквально выбросил его из вагона…

* * *

Полковник с трудом приподнял отяжелевшие веки и, глядя прямо перед собой, силился понять, где он. Сначала удалось разглядеть изрядно потемневшую деревянную балку с подвешенной к ней связкой лука, потом, чуть скосив глаза, внутреннее убранство явно деревенского дома и, наконец, какую-то согнутую фигуру, возившуюся у печки.

Ощущая некую отрешённость и пустоту в голове, Иртеньев силился вспомнить, что же с ним произошло и как он очутился в этой избе. Однако на память приходили только какие-то неясные обрывки, из которых самым чётким было ощущение снега, до отказа забившего рот.

Ещё вспомнилось, что дышать тогда было трудно, и, чтобы хоть как-то облегчить положение, Иртеньев ткнулся лицом вперёд, приминая щеками снег, после чего в сугробе возле рта образовалась спасительная пустота.

Дальше опять был провал, хотя теперь сугроб вспомнился чётко, а после него почему-то всё было заполнено скрипом снега, пряным запахом сена и вроде как присутствием человека, то и дело встряхивавшего полковника за плечо.

Иртеньев попробовал пошевелиться, но тело повиновалось плохо, ставшие словно ватными руки никак не хотели подниматься, а попытка чуть больше повернуть голову, вызвала сильную боль немного выше правого уха.

От напряжения прикусив губу, Иртеньев всё-таки сумел поднять руку и нащупал присохшую к волосам тряпицу, под которой угадывался уже затвердевший струп. И тут как-то сразу вспомнился вагон, тамбур, человек, потянувшийся к ручке, и поток морозного воздуха, ворвавшийся через дверь.

Иртеньев бессильно уронил руку и какое-то время, собираясь с силами, лежал, закрыв глаза. Потом слабость понемногу отступила, и полковник смог даже повернуться, чтобы получше рассмотреть, кто же там возится возле печки.

От этого движения прикрытая овчиной лавка, на которой лежал Иртеньев, громко скрипнула, и человек, возившийся у печки, обернулся, так что теперь полковник мог его хорошо рассмотреть. Хозяин избы был высок ростом, слегка сутуловат и, несмотря на седую косматую бороду, выглядел ещё весьма крепким.

На нём была заношенная косоворотка в горошек, расстёгнутый воротник которой свисал углом, домашние портки и новые валенки. Мужик аккуратно поставил кочергу под печку, выпрямился и подошёл к лавке. С минуту он приглядывался к неподвижно лежавшему Иртеньеву и только потом деловито осведомился:

— Ну что, мил человек, оклемался?

Вместо ответа, полковник полушёпотом, едва шевеля губами, спросил:

— Где я?

— Тута, тута… — успокоил его мужик, а потом шагнул ближе, положил ладонь на лоб Иртеньеву и явно для самого себя пробурчал: — Ну вот, горячки вроде как нету…