Книга Дело лис-оборотней - Игорь Алимов

«Не хочу ничего делать против них, — понял Богдан. — Некрасиво… Будь что будет. — Он чуть улыбнулся сам себе. — Если она захочет прийти – пусть приходит. Повидаемся…»

Он снял амулет и, приподнявшись во гробе, кинул его в дальний угол. Снова лег, сложил руки. В голове его сладко зашумело.

Он проснулся от запаха ее духов.

Открыл глаза.

В пустыньке было уж почти темно, и он едва смог различить тоненький, будто мерцающий во мраке, женский силуэт. Жанна стояла на коленях возле его ложа и в ожидании с улыбкой вглядывалась ему в лицо.

— Ты… — тихо сказал Богдан и тоже улыбнулся. Он понял: он ждал ее. — Вот и ты.

— Спасибо тебе за… доверие, — так же тихо ответила она. — Пока на тебе был амулет, я не могла войти. Не бойся, я не причиню тебе никакого вреда. Я пришла поблагодарить тебя… и через тебя – твоего друга за то, что вы сделали для мамы и для нас, — легким, пролетающим движением ладони она поправила сбившуюся на лоб прядку светлых волос. — И попрощаться.

— Попрощаться? Почему?

— Я соблазнила тебя в святом месте, во время покаяния и, наверное, буду наказана. У нас не было иного выхода, но… все равно это плохой поступок. Я понимаю… К тудишэню прибыл с приказом от Небесного Владыки Святой Савватий, и тудишэнь велел мне собираться. Нынче ночью меня призывают держать ответ.

— Господи, Жанна…

— Нет-нет, не говори ничего. Все правильно.

Феоктистова щель, подумал Богдан. Вся наша жизнь – Феоктистова щель. Делаешь то, что должен, то, что нужно, — но это всегда имеет теневые стороны и следствия, никогда не бывает иначе… и за отброшенные твоими поступками тени всегда грядет расплата.

— Я очень благодарна тебе, — проговорила она. — Мы все благодарны.

— Тебе покаяние… — пробормотал Богдан. — Мне покаяние… Кипяткову… Виссариону тоже покаяние… Так, глядишь, и спасемся все вместе.

— Наверное, — согласилась она. Помолчала, потом лицо ее на миг сделалось ожесточенным. — Только Кипятков ваш – дурак. Со своими микроскопами и скальпелями… Злой и нетерпимый дурак. Мы слишком отвратительны были ему, вот он сразу и решил… резать. Чем убивать, мог бы договориться с нами.

— То есть?

— Если уж ему так нужно это его производство, попросил бы по-хорошему. Расставил бы по лесу какие-нибудь баночки, мы бы ходили мимо да поплевывали, — она смешливо наморщила нос и на какое-то мгновение вдруг и впрямь стала похожа на лисичку. — Получилось бы то же самое, только лучше. Потому что без крови, без убийств. Дети бы не умирали…

— Господи, Жанна… — потрясенно пробормотал Богдан.

Она невесомо поднялась с колен.

— Я пошла, — сказала она, но в голосе ее Богдану отчетливо послышался вопрос.

— Подожди, — сказал он. — Пожалуйста. Вернись.

Она с готовностью встала на колени сызнова. Он, поколебавшись мгновение, поднял руку и положил ладонь на ее тонкое, прохладное плечо.

— Ты хочешь? — благоговейно спросила она.

— Да. А ты?

Она улыбнулась.

— Я лиса, — сказала она, — я не могу не хотеть.

— Только не целуй меня, — попросил Богдан. — Я хочу любить тебя сам. Уж как получится… Если ты не против.

— Я влюбленная лиса, — проговорила она. — А потому не могу не хотеть того, чего хочешь ты. Но ведь… тут нельзя, ты сам говорил…

— Семь бед, — сказал Богдан, — один ответ.

— А семь радостей? — серьезно спросила она.

— Только семь? — попытался спрятаться на неуклюжую шутку Богдан.

Она ответила по-прежнему очень серьезно.

— Пять тогда… а сейчас, да еще без поцелуя… ты больше двух раз никак не сможешь. Мы, лисы, знаем такие вещи наперед.

Богдан глубоко вздохнул.

— А семь радостей – ответ вся оставшаяся жизнь, — сказал он. Подумал немножко и добавил: – А может, и дальше.

— Только не клади меня в гроб, — попросила она. — Тогда ты меня на какой-то момент туда затащил… Я боюсь.

— Нет, конечно, — сказал он. Встал. — Подожди минутку, родная, я что-нибудь постелю. Земля очень холодная.

— Я люблю тебя, — ответила она.

Когда она ушла, он вернулся на свое грубое ложе, лег на спину и некоторое время бездумно и блаженно улыбался, слепо вглядываясь в окончательно сгустившуюся темноту; душу будто опустили в теплое молоко, медовое и розовое.

Потом сознание вновь неспешно затанцевало на грани сна, и он закрыл глаза. Гроб, казалось, плыл, чуть покачиваясь, на медлительных, зыбких волнах.

И тогда, уже в полудреме, Богдану в голову пришла удивительная мысль.

А была ли на самом деле обыкновенная Жанна?

Или это промысел Божий без малого три месяца назад привел молодую лисичку в Александрию с тем, чтобы потом произошло все, что произошло, — и в конце концов Богдан попал бы сюда, на Соловки, и спас ее и ее сестер? И с помощью Бага спас бы заблудшего Кипяткова? И всех детей, которые еще многие годы – пока не иссякли бы, изведенные на зелье «Лисьи чары», все соловецкие лисы, — умирали бы и умирали… невесть от чего?

Богдан твердо знал, что сам он никогда не попытается отыскать ушедшую младшую супругу или хотя бы что-то проведать о ней стороной; и если она сама никак не напомнит о себе…

Если так случится, этот странный вопрос навсегда останется без ответа.

Так бывает в жизни: люди, казалось бы навсегда прикипевшие к сердцу, вдруг понемногу начинают опадать, осыпаться с него, будто осенние листья; они проваливаются в сумерки наступающих холодов, теряются под сугробами месяцев и лет – и ты, именно оттого, что умом все же чтишь их память и их право на уход, до смертного часа своего так и не знаешь, где они и что с ними…

Проснулся Богдан ровно за минуту до того, как снаружи раздались осторожные приближающиеся шаги, и приглушенный, бережный голос Бага спросил:

— Еч… Ты как?

— Заходи, — ответил Богдан громко. — Я не сплю.

И, чиркнув спичкой, зажег свечу.

Баг, чуть наклонившись, чтоб не удариться головой, вошел и остановился на пороге пустыньки, вглядываясь в Богдана. И явно остался удовлетворен осмотром.

— Ну вот! — сказал Баг. — Совсем другое лицо – куда мешки девались, бледность… Отдых да травы Большкова явно пошли тебе на пользу!

…Они сидели у самого входа снаружи, в темноте. Сидели и молчали. Баг курил. Тишина стояла такая, ровно ушей Бог людям вовсе и не придумывал никогда. Темными, едва различимыми призраками на фоне неба высились замершие в стылом безветрии деревья. Ночные тучи полопались, и сквозь разрывы с непостижимых высот твердо и хрупко падали долгие, ясные лучи звезд.

Как это говорил отец Киприан?