Книга Шутовской хоровод - Олдос Хаксли

— За которую я ему благодарен. De tout mon coeur.[121]

Рози улыбнулась и искоса посмотрела на него.

— Все равно, — сказала она, — я его проучу за это.

Бедная тетя Агги! Бедная, бедная тетя! В свете меркаптановского будуара ее кованая бронза и ее поливная глазурь производили впечатление довольно-таки комическое.

После чая мистер Меркаптан выступил в роли гида: они вдвоем совершили экскурсию по комнате. Они посетили стол из папье-маше, веера работы Кондера, картину Мари Лорансэн, первое издание Du cote de chez Swarm,[122]явно поддельную мадонну, негритянскую маску, фарфоровые статуэтки завода Челси, китайское произведение искусства из горного хрусталя и стоявшую под стеклянным колпаком восковую фигуру королевы Виктории в натуральную величину. Теперь стало ясно, что Тото был всего лишь предтечей: подлинным мессией был мистер Меркаптан. Да, бедная тетя Агги! А когда мистер Меркаптан прочел свой маленький «опыт» о «Jus Primae Noctis», тут уж бедными стали решительно все: бедная мама с ее нелепыми пуританскими взглядами; бедный папа, такой серьезный со своим унитарианством, своим «Хиббертовым журналом», своими письмами в редакции о необходимости духовного возрождения.

— Браво! — крикнула она из глубин Кребильона. Она полулежала в углу софы, томная, похожая на змейку, поджав ноги в туфлях из пятнистой змеиной кожи. — Браво! — крикнула она, когда мистер Меркаптан дочитал до конца и посмотрел на нее, ожидая одобрения.

Мистер Меркаптан поклонился.

— Вы так прелестно выражаете то, что мы, — и, сделав многозначительный жест, она представила себе всех прочих изысканных и пресыщенных леди, всех баснословных маркиз, возлежащих, как возлежит сейчас она сама, на белой шелковой обивке, — то, что мы только чувствуем, но недостаточно умны, чтобы выразить.

Мистер Меркаптан был восхищен. Он встал из-за письменного стола, прошел через комнату и сел подле нее на Кребильона.

— Самое важное, — сказал он, — это чувствовать.

Рози вспомнила, что ее отец однажды изрек гекзаметром: «Самое важное — то, что творится в сердечных глубинах».

— Вполне согласна, — сказала она.

Как подвижные изюминки в тарелке говяжьего жира, карие глазки мистера Меркаптана начали вращаться посреди свиноподобного лица, выражая объяснение в любви. Он взял руку Рози и поцеловал ее. Кребильон скромно заскрипел, когда он придвинулся к ней.

Был вечер того же самого дня. Рози лежала на своей софе, купленной в рассрочку, — конечно, это было нечто убогое по сравнению с мсркаптановским произведением искусства из белого шелка и резного и позолоченного дерева, но все-таки это была софа, — лежала, задрав ноги на спинку; ее кимоно распахнулось, раскрыв ее длинные стройные ноги до того самого места, где кончались натянутые чулки. Она читала Кребильона в веленевом переплете, который мистер Меркаптан преподнес, когда прощался с ней (или, вернее, когда он сказал: «A bientоt, mon amie»[123]). Именно преподнес, а не дал почитать, как менее великодушно предложил в начале их знакомства; преподнес, снабдив самым грациозным из тонко-многозначительных посвящений, гласившим:

ТОЙ, КОМУ ИНОГО ИМЕНИ НЕ НУЖНО,

КРОМЕ МИЛОЙ, С БЛАГОДАРНОСТЬЮ

ОТ ОСВОБОЖДЕННОГО КРЕБИЛЬОНА.

A bientot — она обещала прийти очень скоро. Она вспомнила «опыт» о «Jus Primae Noctis» — то, что все мы чувствовали, но были недостаточно умны, чтобы выразить. Мы, лежащие на софах, безжалостные, прекрасные и пресыщенные…

— Я горжусь тем, что представляю собой, — сказал об этом мистер Меркаптан, — l'esprit d'escalier des dames galantes.[124]

Рози была не вполне уверена в смысле этих слов; но, во всяком случае, это звучало очень остроумно.

Она читала книгу медленно. Правда, ее знание французского языка было не таким, чтобы позволить ей читать быстрей. Она жалела, что не знала языка лучше. Возможно, в таком случае она зевала бы меньше. Какой позор! — она сделала над собой усилие. Мистер Меркаптан сказал, что это — шедевр.

Сидя у себя в кабинете, Шируотер пытался писать свою статью о регулятивных функциях почек. Из этого ничего не выходило.

Почему она не приняла меня вчера? — спрашивал он себя. Он заподозрил ее в том, что у нее есть другие любовники; его желание от этого только усилилось. Он вспомнил, что в ту ночь, когда они встретили ее у кафе-ларька, Гамбрил сказал что-то такое. Что именно? Теперь он жалел, что отнесся к словам Гамб-рила так невнимательно.

«Я надоел ей. Уже. Это ясно».

Может быть, для нее он слишком неотесанный. Шируотер взглянул на свои руки. Да, ногти грязны. Он вынул из жилетного кармана зубочистку и принялся их чистить. Сегодня утром он купил целую пачку зубочисток.

Он решительно взялся за перо. «Концентрация водородных ионов в крови…» — начал он новый абзац. Но дальше этих пяти слов дело не пошло.

Если бы, подумал он в полном смятении чувств, если бы… если бы… если бы… Условное наклонение, безнадежно условное. Он мог бы получить более светское воспитание; его отец, например, мог бы быть адвокатом, а не клерком адвоката. Ему не пришлось бы столько работать в молодости; он мог бы больше вращаться в обществе, больше танцевать, встречаться больше с молодыми женщинами. Если бы он встретил ее несколько лет тому назад — во время войны, скажем, одетый в мундир лейтенанта гвардии…

Он всегда утверждал, будто женщины его не интересуют; будто они на него не действуют; будто он, по существу, выше подобных вещей. Балбес! С таким же успехом он мог бы сказать, что он выше того, чтобы иметь почки. Он только милостиво признавал, что женщины — физиологическая необходимость.

Боже мой, каким дураком он был!

Ну, а как же Рози? Каким образом она жила в те времена, когда он был выше подобных вещей? Теперь, когда мысль об этом пришла ему в голову, он понял, что он фактически ничего не знает о ней, кроме того, что она не в состоянии правильно выучить наизусть хотя бы элементарнейшие понятия из области физиологии лягушек. Установив это, он оставил всякие попытки узнать ее ближе. Как мог он быть подобным кретином?

Рози, как он предполагал, была в него влюблена. А он был влюблен в нее? Нет. Он всячески избегал этого. Из принципа.

Его брак был для него мерой интимной гигиены, отчасти, кроме того, проявлением заботливой нежности, да, безусловно проявлением нежности; и отчасти развлечением — как, например, покупка щенка.

Миссис Вивиш открыла ему глаза; увидев ее, он начал замечать и Рози. Он понял, что до этого он был не только болваном, но также и грубым животным.