Книга Парижская жена - Пола Маклейн

— Будет хранить, естественно, — сказал Дон и дал мне носовой платок, чтобы я завернула в него ухо, а также вытерла руки.

Продолжая стоять, я держала платок с ухом и смотрела вниз, на арену, где Ордонес утопал в цветах. Он поймал мой взгляд, низко и торжественно поклонился и вернулся к церемонии почитания, устроенной ему поклонниками.

— Черт возьми! — повторил Эрнест.

В этот день было еще пять боев, но ни один из них не мог сравниться по красоте с первым. Потом мы отправились в кафе, так и не оправившись от впечатления, произведенного боем; даже Билл его оценил, хотя от многого его тошнило — особенно когда упали, пронзенные рогами, две лошади, которых пришлось быстро убить на глазах у всех. После этих ужасных и напряженных сцен хотелось выпить.

Я пустила ухо по рукам, чтобы каждый мог почувствовать восхищение и ужас одновременно. Дафф быстро напилась и стала открыто флиртовать с Гарольдом, который был так удивлен и обрадован, что не смог сдержать своей радости. В какой-то момент оба исчезли, чем привели Пэта в ярость. Спустя час или чуть больше они вернулись в веселом настроении, как если бы ничего не случилось.

— Ты ублюдок, — сказал Пэт Гарольду, сильно качнувшись в сторону.

— Не бери в голову, дорогой, — небрежно бросила Дафф. Но Пэта уже понесло.

— Уберешься ты когда-нибудь от нас, черт тебя дери? — пристал он к Гарольду.

— Не думаю, что это понравится Дафф. Ты хочешь, чтобы я остался?

— Конечно, дорогой. Я хочу, чтобы все остались. — Она потянулась к стакану Эрнеста. — Будь добрым мальчиком, хорошо?

Эрнест кивнул: она может взять стакан, выпить все, что есть на столе. Вот Гарольд вызывал в нем отвращение.

— Бегать за женщиной, — тихо пробормотал он. — Что может быть ниже этого?

Официант принес еще спиртного и еды, но вечер был испорчен. Завелась червоточина и погубила все, что было таким ярким и прекрасным.

Эрнест тоже это почувствовал и попытался вернуть разговор к Ордонесу, его осанке, его вероникам.

— Что же все-таки означает вероника? — спросила Дафф.

— Это когда матадор поворачивается к быку на неподвижных ногах и очень медленно отводит от него плащ.

— Восхитительно было проделано, правда? — сказала Дафф.

— Не верь ей, Хем, — сказал из вредности Пэт. — Она ничего не помнит.

— Оставь меня в покое, Пэт. — Дафф опять повернулась к Эрнесту. — Я просто немного пьяна сейчас. Завтра все вспомню. Клянусь, я буду в порядке.

Эрнест печально взглянул на нее.

— Хорошо, — сказал он, явно разочарованный и в ней, и в остальных членах компании. Былая атмосфера ушла.

Вернувшись вечером в гостиницу, я обернула ухо еще несколькими платками и положила в ящик письменного стола.

— Эта штука скоро протухнет, — сказал Эрнест, увидев, чем я занимаюсь.

— Мне все равно.

— Понимаю. Мне тоже было бы все равно. — Он стал с задумчивым видом медленно раздеваться. — Когда все кончится, — сказал он наконец, — давай поедем за Ордонесом в Мадрид и затем в Валенсию.

— А это когда-нибудь кончится?

— Конечно. — Он посмотрел на меня. — Ордонес был великолепен. Рядом с ним все кажется уродливым и глупым.

Я задвинула ящик стола, разделась и забралась в постель.

— Готова забыть Памплону. Может, попробуем прямо сейчас? Помоги мне.

В конце этой очень длинной недели наша компания распалась, и все разъехались. Дон отправился на Ривьеру, выглядел он печальным и измученным. Билл и Гарольд возвращались в Париж, Пэт и Дафф сопровождали их до Байонны. Эрнест и я сели в поезд до Мадрида и там сняли комнаты в «Пансион Агилар», немодной гостинице в Калль-Сан-Джеронимо, маленьком и очень тихом местечке, куда не заглядывают туристы. Просто рай после Памплоны. Каждый день мы ходили на бой быков, и однажды Хуану Бельмонте — возможно, лучшему тореро всех времен — бык распорол живот, и его увезли в больницу. Мы видели несколько его боев, и Эрнест всякий раз восхищался решительностью этого кривоногого мужчины с крепкой челюстью, но еще до ранения Бельмонте мы поняли, что Ордонес не уступает замечательному мастеру, а в чем-то и превосходит его. Движения юноши были совершенны, смелость не знала предела, и мы оба с благоговением созерцали его работу.

Однажды Ордонес оказал мне великую честь, позволив подержать его плащ до начала корриды. Он подошел очень близко, и я разглядела безукоризненную гладкость юношеского лица, глубину и ясность глаз. Вручая плащ, он ничего мне не сказал, но выражение его лица было очень серьезным.

— Думаю, он влюблен в тебя, — сказал Эрнест, когда Ордонес отошел, чем вызвал прилив эмоций у зрителей.

— Не может быть. Он еще ребенок, — возразила я, однако почувствовала гордость — такое почитание придало мне сил.

Вечером в гостинице, когда мы переодевались к ужину, Эрнест сказал:

— Я пишу новый роман. Точнее, он пишется сам, в моей голове. О бое быков. Герой — Ордонес, действие происходит в Памплоне. — Глаза Эрнеста горели, в голосе слышался неподдельный энтузиазм.

— Звучит здорово.

— Правда? Молодого тореро я назвал Ромеро. Действие начинается в гостинице в три часа дня. Там остановились два американца, в комнатах по обе стороны коридора. Они идут знакомиться с Ромеро, это великая честь; они видят, как он одинок — он думает о быках, с которыми предстоит встретиться сегодня. Об этом он ни с кем не может говорить.

— Так бы и было, — сказала я. — Ты должен это написать.

— Да, — согласился Эрнест, и хотя после этого разговора мы пошли ужинать и ужин был изысканный и долгий, за которым мы выпили несколько бутылок вина, но он уже принадлежал роману, был внутри его. В следующие дни мысль его крепла. Он начал писать в состоянии эмоционального подъема, он работал в кафе по утрам и в гостинице поздно вечером, до меня доносился только яростный скрип карандаша по бумаге. К тому времени когда мы, покинув Мадрид, поехали на фиесту в Валенсию, он уже исписал две толстые записные книжки — двести страниц меньше чем за десять дней, однако теперь его не удовлетворяло начало.

— Думаю, действие должно начаться в Париже и двигаться дальше. То, что произойдет там, подольет масла в огонь. Без этого ничего не получится.

— Ты всегда говорил, что не можешь писать о Париже потому, что он не отдален от тебя.

— Да, помню, но сейчас почему-то легко удается. В Памплоне мы были всего две недели назад, но я могу писать и о ней тоже. Не знаю почему. Возможно, все мои творческие установки нуждаются в пересмотре.

— Приятно переживать такой подъем, да?

— Надеюсь никогда из него не выходить.

Подъем продолжался. В Валенсии возбуждение, связанное с фиестой, поглотило все остальное, и нам оставалось только получать удовольствие от происходящего. Мы ходили в кафе на улице, ели креветок, приправленных свежим соком лайма и молотым перцем, и великолепную паэлью, которую подавали в блюде, чуть меньше нашего стола. Днем шли на корриду, где Ордонес исполнял вероники с абсолютным совершенством.