Книга Содом и Гоморра. Города окрестности сей - Кормак Маккарти

Маэстро наклонился вперед и сложил руки перед собой. Винный бокал у него был пуст, он взял его, поднял.

— Тем, кто лишен зрения, — сказал он, — приходится полагаться на память о прошлом. Если я не хочу выглядеть глупо, пытаясь выпить из пустого бокала, я должен помнить, выпил ли я его весь или нет. Так и тот человек, который стал padrino. По тому, что я рассказал о нем, можно подумать, будто он умер старцем, но это не так. Он был моложе, чем я сейчас. Из моих слов выходит, что щепетильность, с которой он исполнял свой долг, была продиктована ему совестью, или ощущением прикованного к нему внимания мира, или и тем и другим. Но эта догадка быстро отпадает. Действия его были вызваны любовью к чаду, ставшему причиной его горя, если это было горе. А вы что об этом думаете?

— Не знаю.

— И я не знаю. Знаю только, что каждое действие, в котором нет сердца, в конце концов обнаружит свою тщетность. Каждое мелкое движение.

Посидели в молчании. И во всем зале вокруг них стояла тишина. Джон-Грейди смотрел, как сливаются капли воды на стоящем перед ним запотевшем бокале, к которому он так и не притронулся. Слепой поставил свой бокал опять на стол и оттолкнул от себя.

— Вы эту девушку очень любите?

— Больше жизни.

— Alcahuete тоже в нее влюблен.

— Тибурсио?

— Нет. Главный alcahuete.

— Эдуардо.

— Да.

Посидели тихо. Во внешнем зале собрались музыканты, они уже раскладывали свои инструменты. Джон-Грейди сидел, глядя в пол. Немного посидев так, поднял взгляд:

— Как вы думаете, старухе можно верить?

– ¿La Tuerta?[183]

— Да.

— О господи! — тихо произнес слепой.

— Старуха все время говорит ей, что она удачно выйдет замуж.

— Старуха — это же мать Тибурсио!

Джона-Грейди так и отбросило на спинку стула. Он так и замер с ошарашенным видом. Смотрел при этом на дочь слепого. А она на него. Тихая. Добрая. Непроницаемая.

— А вы не знали?

— Нет. А она знает? Хотя что я говорю? Она-то, конечно, знает.

— Да.

— А она знает, что Эдуардо влюблен в нее?

— Да.

Музыканты завели какую-то простенькую барочную партиту. На выделенной для танцев площадке задвигались престарелые пары. Слепой сидел сложив руки на столе перед собой.

— Она уверена, что Эдуардо убьет ее, — сказал Джон-Грейди.

Слепой кивнул.

— Вы тоже думаете, что он способен ее убить?

— Да, — сказал маэстро. — Я верю, что он на это способен.

— Поэтому вы и не хотите быть ее посаженым отцом?

— Да. Именно поэтому.

— Это навлекло бы ответственность и на вас.

— Да.

По выметенному и отшлифованному бетонному полу с одеревенелой правильностью скользили пары. Танцующие двигались с ветхозаветной грацией, как массовка в фильме.

— И что, по-вашему, мне теперь делать?

— Я не могу вам советовать.

— Вы не хотите.

— Нет. Я не хочу.

— Я бы бросил ее, если бы думал, что не в силах ее защитить.

— Думать можно все что угодно.

— То есть в том, что я в силах, вы сомневаетесь.

— Я думаю, что трудности могут превзойти ваши ожидания.

— И что же мне делать?

Слепой посидел помолчал. Потом сказал:

— Вы поймите. У меня нет уверенности. А дело это серьезное.

Он провел рукой по столешнице. Как будто разглаживает перед собой что-то невидимое.

— Вы хотите, чтобы я выдал вам некий секрет главного alcahuete. Обнажил бы перед вами какую-то его слабость. Но девушка как раз и есть эта его слабость.

— Как, по-вашему, мне следует поступить?

— Молить Господа.

— А-а.

— Вы будете это делать?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю.

— Вы неверующий?

— Не в этом дело.

— А, потому что девушка — mujerzuela?[184]

— Не знаю. Может быть.

Слепой посидел молча.

— Танцуют, — сказал он.

— Да.

— Это не причина.

— Что «не причина»?

— То, что она проститутка.

— Нет.

— А можете вы ее все-таки бросить? Честно.

— Не знаю.

— Если да, то вы бы сами не знали, о чем вам молиться.

— Нет. Если бы да, я бы и впрямь не знал, чего просить.

Слепой кивнул. Склонился вперед. Локтем оперся о стол, а лбом уткнулся в основание большого пальца, будто исповедник. Со стороны казалось, будто он увлеченно слушает музыку.

— Вы познакомились с ней еще до того, как она попала в «Белое озеро»? — спросил он.

— Я видел ее раньше. Да.

— В «Ла-Венаде»?

— Да.

— Как и он.

— Да. Наверное.

— Там все и началось.

— Да.

— Он cuchillero. Filero[185], как говорят в здешних местах. Тоже ведь своего рода квалификация. Серьезный человек.

— Я тоже человек серьезный.

— Разумеется. Если бы вы таким не были, не было бы и проблемы.

Джон-Грейди вгляделся в ничего не выражающее лицо напротив. Закрытое для мира ровно так же, как мир закрыт для него.

— Что вы хотите этим сказать?

— Абсолютно ничего.

— Он влюблен в нее?

— Да.

— Но может запросто ее убить?

— Да.

— Вона как.

— Вот так. Разрешите, я вам только вот что еще скажу. Ваша любовь напрочь лишена друзей. Вы думаете, что друзья есть, но их нет. Ни одного. Ей не сочувствует, может быть, даже Господь.

— А вы?

— Себя я не считаю. Если бы я мог видеть будущее, я бы вам сказал. Но я не могу.

— По-вашему, я дурак.

— Нет, я так не думаю.