Книга ВИТЧ - Всеволод Бенигсен

— А-а, — закивала головой Рита, глядя на экран, и повернулась к Максиму, — правда, классно? Я считаю, это лучшая Аликова работа. Ну, одна из лучших.

Смущенный похвалой, Алик даже слегка опустил глаза.

Максим промямлил что-то нечленораздельное.

— Ой, — сказала Рита, — покажи Максиму про домовенка Кузю. Там просто шедевр.

Максим представил домовенка Кузю, трахающего, видимо, девочку, а может, и маму девочки, а может, и другого домовенка, и его затошнило.

Рита понюхала салатницу.

— Масло, что ли, какое-то испорченное. Понюхай, Алик.

Она поднесла салатницу к лицу Алика, и тот осторожно понюхал.

— Нормально? — спросила Рита.

— Вроде да, — пожал плечами Алик.

— Но немного странное все-таки, — задумчиво сказала Рита и вышла из комнаты.

После этого Алик уставился в монитор, словно впервые видел свой собственный мультфильм. Потом как будто очнулся.

— Извини, Максим. Так о чем мы говорили?

— Честно говоря, я думал, что Риту смущает вот это вот, — сказал Максим.

— Это? Да ты что! — рассмеялся Алик. — Наоборот, заводит. Мы с ней посмотрим пару мультиков, и в кровать. Хочешь, кстати, и тебе подборочку скину?

— Да мне вроде не с кем уже… Черт! — неожиданно разозлился Максим. — Алик, бляха-муха! Ты ж аниматор! Ты ж на каких-то фестивалях показывался. Скажи мне, что ты это делаешь из-за денег!

— Конечно! — радостно согласился Алик. — Иначе на что жить? Все студии развалились. Спонсоров днем с огнем не сыщешь.

— То есть ты бы хотел заняться анимацией?

— Сейчас? Да не… Что сейчас можно в анимации сделать? Мертвое дело. А ты зря, кстати, так скептически относишься к вот этому вот.

Он как будто даже обиделся.

— Это, между прочим, тоже творческая работа. Требует усилий.

— На снегу мочой вензеля выписывать — тоже творческая работа. И тоже требует усилий.

Сравнение вышло чересчур обидным, но Максим намеренно хотел задеть Алика.

— Слушай, Максим, — побледнел от злости Алик, — а когда ты писал «Магистраль за горизонт», ты тоже дико страдал и переживал?

Максим растерялся. Писать про коммунистов и магистраль ему было не шибко приятно, но, во-первых, грела мысль о том, что он своим профессиональным трудом обеспечивает семью деньгами (хотя впоследствии он и ошибся), а во-вторых, где-то в душе он надеялся, что сможет с помощью своего таланта как-то расцветить убогий идеологический сюжет повести. Подобные надежды (скорее иллюзии) были довольно распространены в то время, да и вообще в советские времена. В глубине души многие писатели оправдывали свою писанину Гайдаром, Катаевым, Бабелем и еще кучей советских писателей, которым удавалось «утопить» идеологическую однозначность в парадоксальности и объеме собственного таланта. Максим хотел было сказать, что, может, и не страдал, но где-то переживал. Однако подумал, что, похоже, соврет (писалось-то легко), хотя, конечно, сомнения свербили душу.

— Не знаю, — пожал он плечами, — может, ты и прав.

На этих словах Алика слегка отпустило, и он победоносно шмыгнул носом.

— Знаешь, — сказал Максим, — я ведь зашел не просто повидаться, уж извини за прямоту.

— Да чего уж там, — усмехнулся Алик. После сравнения с мочевыми вензелями его уже ничего не могло задеть.

Максим вдруг понял, что ничего не хочет рассказывать Алику — ни про Привольск, ни про книгу, ни про Зонца. Он отрешенно посмотрел на компьютерный монитор. Там по-прежнему Крот совокуплялся с Дюймовочкой. Правда, теперь он лежал на спине, а она сидела сверху.

— Полный ВИТЧ, — тихо, но членораздельно произнес Максим.

— Что? — вздрогнул Алик.

— Я говорю, ВИТЧ полный, — сказал Максим. — Прости, Алик. Я зайду в другой раз.

И, встав, вышел из комнаты.

Алик метнулся за ним, потом вспомнил про мультфильм, вернулся и стал щелкать мышкой, выключая стонущих персонажей. Потом выбежал в коридор, но Максима нигде не было. Только дверная цепочка на входной двери по инерции болталась, словно маятник часов, отсчитывающий уходящее время. Тик-так. Потом маятник замер.

— Все готово, — вышла из кухни Рита. — А где Максим?

XXVIII

Нет, Максим совершенно не ошибался, когда чувствовал в голосе Зонца какое-то восхищение бурной деятельностью Блюменцвейга. Зонц действительно восхищался. И на то были свои причины.

Все началось еще в детстве. Впрочем, в детстве начинается все, включая собственно появление нас на свет. Не говоря уж про старика Фрейда, который доказывал, что и все наши фобии, комплексы и желания тоже родом оттуда. Но в случае с Изей все имело очень даже конкретную предысторию.

Изя рос мальчиком смышленым и любознательным, несмотря на то что родители не прилагали к этому никаких усилий — читать сына не заставляли, за школьной успеваемостью не следили. Не говоря уже о какой-либо особой тренировке памяти или вообще мозга. Они были людьми, можно сказать, простыми (отец — преподаватель марксизма-ленинизма в не самом популярном московском вузе, мать — лаборантка), звезд с неба не хватали, чего и сыну желали. Но, видимо, те или иные таланты проявляются у нас вне всякой зависимости от окружающей среды, а часто даже и наперекор оной.

Так, Изю интересовало все то, к чему ему не пытались привить интерес родители. А так как они ни к чему не пытались привить интерес, то и интересовался он решительно всем. Он смотрел кино, читал книги (причем без разбору), с удовольствием решал математические задачки, увлекался иностранными языками и часами мог изучать карту мира, висевшую в коридоре их квартиры.

Но решить, что именно его интересует, он никак не мог. Помог случай.

Как-то в почтовый ящик Изиных родителей положили чужое письмо. Ничего криминального — просто перепутали квартиру. Письмо предназначалось для старика, живущего двумя этажами выше. Мама попросила Изю сходить и отдать письмо старику лично в руки. Так Изя познакомился с Леонидом Андреевичем. Тот жил один в просторной трехкомнатной квартире в окружении своих любимых книг. Лет ему было много — девяносто и еще немного сверху, как он сам неопределенно выражался. Для десятилетнего Изи это был за-предел. Так уж вышло, что он был поздним ребенком и потому ни бабушек, ни дедушек ни с какой стороны не застал (или, точнее будет сказать, они не застали появление Изи). По иронии судьбы все они умерли примерно в одном и том же семидесятилетнем возрасте. Оттого для Изи смерть была не просто непреложным законом, а законом с конкретно установленным пределом — ровно в семьдесят лет всем приходит крышка, и рыпаться бессмысленно. Нет, конечно, ты можешь умереть раньше, если уж очень не терпится ну или не повезло, но дольше семидесяти никак не протянуть.