Книга Окаянная сила - Далия Трускиновская

— Что бы им соврать? — удивилась Алена.

— Не вышло соврать. Их по разным чуланам рассадили, к каждой особо за гаданьем приходили. Не сговорились они, а если из всей дюжины одна бы соврала или две — это же сразу понятно стало бы! Ну вот, день настает, а царь бодр и весел. И посылает он своего верного слугу взять этих баб и казнить. А время было близко к вечерне. И хотят их везти палить, а бабы — в крик! День-то, кричат, еще не кончился. Царю донесли. Он перед тем, как вечерню стоять, сел с боярином в тавлеи поиграть, играл, играл, вдруг за грудь схватился, со стульца наземь грянулся. И нет Грозного царя! Правду бабы сказали. Их потом выпустили, они на Москве остались, ворожбой промышляли. А как такую бабу прозвать? Кореленка! И дочка у нее — Кореленка, и внучка. Вот и примечай. Этак, может, и я Кореленка буду, сама того не ведая…

— Ты ж Рязанка! — удивилась Алена.

— Батьке прозванье было Рязанец, Никита Рязанец, и нас, дочек, Рязанками кликали, — объяснила Степанида. — А способность-то к силе от матери наследуют. Что же нам с твоей силушкой-то буйной делать, как с нею быть?

— А я почем знаю? Скажи лучше, что платы возьмешь.

— Хоть ты меня от гибели спасла, а плату брать буду, — подумав, решила Рязанка. — Проклятье твое вот каково — твою матушку, девка, на семь гробов разделили. С семи гробов землю брали да над распутьем метали, чтобы в семь гробов она людей уложила, и каждый у нее жизни седьмую часть заберет. Ты в утробе еще была, мать как родила тебя — скоро померла, не успев никого погубить. Вот на тебя всё и пало. Как седьмой гроб исполнится — тут тебе и не жить.

— Знаю… — буркнула Алена. — Дед Карпыч растолковал.

— Дитятко твое — то, видать, был первый гроб.

— Третий… — вспомнив Дунюшкиных сыночков, Пашеньку да Алексашеньку, Алена вздохнула. Знать бы — так близко бы она к Дуниным деткам не подошла, в сибирскую украину бежала бы — лишь бы они жили…

— А первые два?

— Младенцы, ангельские душеньки.

— Уж и четвертый гроб закопан.

— То — дед Карпыч. Он нарочно меня при себе держал, чтобы проклятье его в могилу загнало, а не Афимьюшку, — объяснила Алена. — Он мне и растолковал, и к Кореленке послал…

— А он как учуял? — полюбопытствовала Степанида. — Стар ли был дедка-то?

— Стар, обезножел… У него сыну уж, Петру Данилычу, лет пятьдесят стукнуло! — вспомнила Алена.

— Данила Карпыч, стало быть? А знаешь, был на Москве такой ведун Данила — не твой ли дед?

Алена пожала плечами.

— А я в пятый гроб ложиться не хочу. Рановато мне, — продолжала Рязанка. — Губишь-то ты тех, кто тебе дорог, кому сама дорога. А мы с тобой сладимся, как купец с покупателем, ты деньги платишь, я ведовским товаром тебя снабжаю. Глядишь — и обманем твое проклятье.

— А разве можно обмануть?

— Проклятье — оно в словах заключается, и именно слово силу имеет, — объяснила Рязанка. — Кабы сказано было, что все, с кем ты торг ведешь, в те гробы угодить должны, ты бы семерых купчишек давно уж похоронила, да и сама богу душу отдала.

Тут Алена крепко задумалась.

— Берешься ли ты такое мерзкое проклятье отделать, Степанидушка? Гляди, мою силу тоже ведь можно в ход пустить.

Ворожея задумалась.

— Пожалуй, что и смогу. Но знаешь ли, Аленушка, что для того особый день нужен?

— А что за день?

— Ты ведь на Алену равноапостольную родилась? Так вот, он и нужен.

— Так то ж в мае!

— В мае, — подтвердила Рязанка. — Но к тому деньку крепко подготовиться надобно. Зиму учиться будешь, весной проклятье отделаем.

— А ранее — никак?

— Может, та твоя Кореленка и смогла бы отделать ранее, а я не умею.

— Ну, ладно…

Так и поселились вместе Алена и Степанида Рязанка. Причем Степанида не обманула — деньги у Алены исправно брала, хотя ученья пока особого не было. Сперва Алена полагала, что ведовское дело — не рукодельное, там знай сиди рядышком да повторяй, что показано. Потом сомнительно ей стало — за то ли она деньги платит, чтобы ее в церковь посылали заутрени стоять, имея при этом какие-то узелки за пазухой? Или за то, чтобы к Варварскому крестцу наведываться, узнавать у ворожеек — сменили стрельчихи гнев на милость, простили Степаниде ими же напридуманные грехи, можно ли в избенку возвращаться? Наконец она всё же задала вопросец…

— Да я уж начала, а тебе и невдомек! — рассмеялась Степанида.

— Как это — начала? — удивилась Алена. — Ты ж мне ничего еще не показала!

— А ты полагаешь, это как в рукоделии? Шов тебе показали — и шей этим швом как можешь ровненько?

— Да разве ж вообще ничего показывать не надо?

— Или растолковали, что жемчуг нужно смотреть ранним утром у окошка на северную сторону, и ты сама сумеешь спозаранку его различать?

Алена несколько удивилась — именно так ей и говорили в Светлице. Мастерицам выдавали жемчуг для работы счетом, заранее отобранный, и ежели крупный, то хранимый в снизках, где одно зерно от другого узелком отделялось. Но кто-то же подбирал эти снизки, чтобы розоватые жемчужины — особо, желтоватые — особо, а самые редкие, полупрозрачные, — опять же особо?

— Как же иначе? — удивилась она.

— Ох, светик… — Степанида вздохнула. — Кабы так — все бабы выучились бы на ворожеек! Ведь шьют-то все! И вышивают все! И кружево плетут едва ль не все…

— Им сила не дана.

— Сила… Уж и не знаю, всему ли я смогу тебя обучить, свет, потому как сила у нас с тобой разная. При моей силе — одно наставница подскажет, при твоей — иное подсказать бы нужно. Подсказать а не учить!

Алена недоверчиво на нее уставилась.

— Как это разная сила?

Степанида Рязанка громко вздохнула.

— Помнишь ли, как тучу в небе собрала да на избенку мою пролила?

— Ну?

— Как ты это сотворила?

— Со зла, — поразмыслив, честно сказала Алена. — Разозлилась на этих дур стрельчих, тебя у них отнять захотела…

— И что же, слышала ты, как туча в небе идет, уже готовенькая, и ласково ее свернуть к слободе попросила?

— Ласково? Говорю же тебе, Степанидушка, распалилась я! Меня аж затрясло! Воду увидела — лужу грязную, не воду, — гневом вся взялась, как пламенем! Мне вода нужна огонь тушить, а она вон где — в грязище! Убить ее я была готова, ту Ульяну!..

Брякнула Алена имечко — да сама и удивилась, как это оно с уст слетело.

— Ульяну, говоришь? Крута была та Кореленка, ох, крута… — пробормотала Рязанка. — Имена тебе передать исхитрилась… Вот ты яростью своей да имечком завещанным дождь сотворила, вода перед твоей силой отступила без всякого заговора. А мне пришлось целое лето вдоль берегов бродить, пока мне речка имечко свое шепнула, чтоб знать, как водицу на помощь звать, и то — лишь ласково… И по зорям бродила я, просила, слушала, и они мне имена свои раскрыли…