Книга Реальность где-то рядом - Андрей Имранов

– Не надо, – Кир мотнул головой, – скорее всего, будет то же, что и со мной, то есть ничего. Но лучше не проверяй, тебе же выходить некуда. Они ладно, в саркофагах очнутся, а ты куда собрался?

– Код «сто двадцать семь», – сказал Сергей. Покачал головой.

Кир смотрел на него с недоумением и обидой.

– Ты чего? – спросил он негромко. – Ты же сам говорил, что хочешь жить любой, пусть даже виртуальной, жизнью. Или ты врал, только чтобы меня успокоить?

– Да нет, – сказал Сергей, садясь на землю, – не врал. Просто показалось, что риск оправдан. Вдруг я бы сейчас тоже очнулся в саркофаге?

– В каком саркофаге? – устало спросил Кир, садясь на корточки напротив Сергея и заглядывая ему в глаза. – Ты же уже решил, что ты – не человек?

– А вдруг? – Сергей отвел взгляд, усмехнулся. – Скажи еще, что ты не пробовал никаких сомнительных лекарств. Или скажи, что не выпил бы какое-нибудь снадобье, которое могло бы поставить тебя на ноги. Могло бы убить, но могло бы и вылечить. А?

– Нет, – сказал Кир спокойно, – я не принимал ничего, не посоветовавшись с папой и с врачами. Мной сейчас занимается доктор Самойлов, он очень хороший специалист, и я ему верю. Какой смысл платить немаленькие деньги лучшему в мире нейрохирургу и не верить ему?

– А, ну да, – Сергей протяжно вздохнул, – ты же у нас человек. А не программа какая. Поэтому у тебя все логично. И все со смыслом.

Чесноков замолчал, глядя вдаль. Глядеть вдаль получалось не очень – горизонт был закрыт множеством разнородных, не стыковавшихся друг с другом деталей пейзажа.

– Сергей, – тихо сказал Кир после недолгого молчания, – почему ты мне не веришь?

– Сложный вопрос. – Сергей откинулся назад, прислонился спиной к стене и принялся смотреть вверх. Вверх смотреть было лучше. – Потому что я не знаю, чему вообще можно верить. Как можно чему-то верить, когда я в жизни не видел ничего настоящего? Ничего объективного?

– Ну… – сказал Кир, – остается логика. Логика объективна. Если из «А» следует «Бэ», а из «Бэ» следует «Цэ», то из «А» следует «Цэ».

– Логика… а шла бы она… ты, кстати, с рождения парализован или как? Извини, если опять на больное, но я не зря спрашиваю.

– Да ничего, нормально. Это неприятно, когда неожиданно. Когда уже забыл, а оно – бух, как снежок за шиворот. А когда помню – нормально. Поэтому лучше никогда не забывать. Диплегия. Детский церебральный паралич. Его проявления редко заметны с самого рождения, у меня вроде бы то же было. Я не знаю подробностей, мамы давно в живых нет, а папа не любит о тех временах рассказывать… ему тогда туго приходилось. Если бы меня сразу стволовыми клетками лечили, можно было бы вылечить, но это и сейчас недешево, а тогда вообще сильно дорого было… А папе едва-едва на еду денег хватало. В институтах тогда мало денег платили. А ты почему спросил?

– Вопрос один прояснял. Если ребенок с детства парализован, он обычно и в умственном развитии отстает.

Кир усмехнулся:

– У детей с ДЦП обратная тенденция. Процент одаренных даже больше, чем в нормальной выборке. Если нет серьезного поражения мозга…

– Я знаю, – Сергей кивнул, – я же еще и психолог. Где-то. Неврологию немного помню, – помолчал немного и добавил: – Программист тот, в предыдущей игре, недоумевал, как ты мог японцев обскакать. Которые четыре года писали-писали свой «ИИ», да так и не написали.

Кир фыркнул:

– Тоже мне комплимент. Япошки, они, конечно, ничего, они умные. Но они же самураи, блин. Им кодекс чести не позволяет мыслить хотя бы на полшага в сторону. Понимаешь, есть два подхода к созданию «ИИ». Первый – это путь изнутри. Всякие нейросети, экспертные системы…

– Знаю, – перебил Сергей, – я еще и фантаст. Стыдно фантасту не знать таких вещей.

– А… ну да. Так вот, уже никто не пытается сделать разум вторым способом – путем имитации. А японцы просто тупо набивали и набивали базу знаний. То есть не тупо, конечно, у них очень интересная штука получилась, она даже несколько открытий научных сделала. За электрохроматоз их вообще на Нобелевку в этом году выдвигали, но они не прошли. А всяких патентных решений ихний недо-разум столько наизобретал, сколько никакому самому разумному профессору не снилось. Так что неудачной японскую разработку назвать никак нельзя, она себя уже раз десять окупила. Но вот неразумная она – и все тут… А что касается того программиста из «My-My»… знаешь что?

– Что?

– Говно он, а не программист. Уже одно то, что он на японцев кивал, показывает, как он хреново в вопросе разбирается. Если бы он еще про индусов говорил – у них самая многообещающая модель, хоть и набирает чуть больше сорока по «ТТ». Она просто молодая еще, а обучают они ее, во-первых, с нуля, а во-вторых, уж больно бестолково. Но они правильным путем идут, еще года два-три – и они перевалят за сотню. Я большую часть идей у них слямзил – то, что в открытом доступе было. А что не было – сам додумал.

– А ты меня сколько обучал?

– А с тобой я сжульничал, – Кир ухмыльнулся, – я тебе в область приобретенных знаний адаптировал стандартную базу. Не пропадать же добру. Обычную модель от такого финта всегда плющить начинало – стандартная база, она же вся символьная. Как эти символы на модельные образы лягут – хрен знает. И самопроизвольной генерации перекрестных связей в ней почти нет, она, хоть и многоуровневая, и реляционная, но все же больше база данных, чем база знаний. Но ты ничего, молодец. Разобрался, что к чему.

– Все равно странно. Ненормально как-то. – Чесноков покачал головой. – Почему я таким… человекоподобным получился, а? Откуда у меня человеческие эмоции? Только от того, что они имитировались в первоначальной модели?

– А почему ты считаешь, что эмоции присущи только человеку? Что мы знаем о разуме? Мы даже определение ему толком дать не можем. Нет такого определения разума, для которого нельзя найти контрпример в человеческой среде. Качественной шкалы так и не создали, успокоились на количественной. Сто баллов – разумный. Меньше – неразумный. Не смешно ли, а? Но очень по-человечески. Мне вот почему-то кажется, что если заставить все человечества целиком пройти тест Тьюринга, а ответы на вопросы определять всеобщим голосованием, то результат вряд ли выше полтинника поднимется… Я так вообще уверен, что эмоциональность – неотъемлемое свойство разума. И нечего изобретать бездушных высокоразумных монстров.

– По-моему, ты неправ. Эмоции можно научиться контролировать, это же общеизвестно.

– Ха! Научиться контролировать – можно. Даже сердцебиение можно научиться контролировать. Но не испытывать эмоций научиться нельзя. Это как жить с неработающим сердцем. Почему фантасты не пишут романы про людей со стоящими сердцами?

– Хм, – сказал Сергей, – в принципе интересная мысль. Можно развить.

– Да ну тебя, – Кир махнул рукой, – все ты понимаешь, только вредничаешь. И вообще, все твое поведение только доказывает мою правоту. Ты-то ведь самый что ни на есть искусственный разум. Вот выберемся скоро из этой передряги, засуну я тебя в шасси «Ай-Робо», сам все увидишь и поверишь. Базовый комп твой, конечно, переделать придется, для тебя он уже слабоват, но в остальном – ничего, сойдет для начала. Камеры по десять мегапикселей, время отклика – лучше, чем у человеческого глаза. Диапазон – шире в обе стороны, так что глаза просто отличные. Слух – тоже шире человеческого диапазона почти в четыре раза, в основном в сторону ультразвука. С другими чувствами, правда, похуже дело обстоит – на пальцах сенсоры есть, плюс еще можно понатыкать, так что минимальные тактильные ощущения я обеспечу. А вот с обонянием и вкусом – пока никак.