Книга Козырные тузы - Пэт Кэдиган

И ребенок у них выйдет всем на загляденье.

Надо пойти. Подумаешь, не ответил на приглашение, они ведь все равно пустят его. Бросить панцирь на свалке, да хоть в эту чертову реку, если уж на то пошло, сесть в машину, и он окажется там в два счета. Будет танцевать с невестой, и улыбаться ей, и пожелает ей счастья — всего счастья в мире. И пожмет руку счастливому жениху.

У Брудера было профессиональное рукопожатие. Теперь он занимался недвижимостью, в основном в Вихокене и Хобокене; он вовремя сообразил, что к чему, и, когда в одно прекрасное утро все яппи Манхэттена, проснувшись, обнаружили, что от Нью-Джерси их отделяет только Гудзон, оказался во всеоружии. Зашибал бешеные деньги и рассчитывал к сорока пяти стать миллионером. Он сам рассказал об этом Тому в тот злосчастный вечер, когда Барбара пригласила их обоих на ужин. Представительный и самоуверенный, с озорной мальчишеской улыбкой, без пяти минут миллионер, он дал понять, что и его жизненный путь тоже не усыпан розами: его новый телевизор что-то забарахлил; может быть, Том его посмотрит, а? В память о былых временах.

В начальной школе они как-то обменялись рукопожатием, и Стив стиснул пальцы так сильно, что Том упал на колени, обливаясь слезами. Теперь они оба были далеко не мальчишками, но отточенное, натренированное рукопожатие Стива Брудера до сих пор было куда крепче, чем нужно. Ему нравилось, когда его собеседник морщился.

«Вот бы Черепаха пожал ему руку», — кровожадно подумал Том. Он взял бы его ладонь в свои мысленные руки и по-дружески стиснул ее, совсем легонько, так, чтобы рука смялась и искривилась, чтобы эта гладкая загорелая кожа полопалась, а пальцы хрустнули, как деревянные китайские палочки, и обломки костей вылезли из окровавленной плоти. Черепаха мог бы дергать его поганую руку вверх-вниз, пока она не выскочила бы из сустава, а потом повырывал бы ему все пальцы один за другим. «Она любит меня, она любит меня, она любит меня, она любит меня, она любит МЕНЯ».

У Тома пересохло во рту, к горлу подступала тошнота, голова шла кругом. Он открыл холодильник и вытащил банку пива. Оно показалось ему необыкновенно вкусным Панцирь пролетал над притонами Таймс-сквер. Его глаза безостановочно перескакивали с экрана на экран. Пип-шоу и порнотеатры, магазины для взрослых, настоящий секс на сцене, неоновые вывески, которые кричали: «ДЕВУШКИ, ОБНАЖЕННЫЕ ДЕВУШКИ», «САМОЕ ГОРЯЧЕЕ ШОУ В ГОРОДЕ», «ОБНАЖЕННЫЕ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЕ МОДЕЛИ», проститутки мужского пола в джинсах и ковбойских шляпах, сутенеры в длинных пальто с опасными бритвами в карманах, вульгарные уличные девицы в ажурных чулках и кожаных юбках. А отчего бы ему не подцепить какую-нибудь шлюху, в самом буквальном смысле? Поднять ее футов на двадцать над землей, заставить показать свой товар лицом, прямо здесь, в центре Таймс-сквер. То-то будет туристам развлечение. А почему бы и нет? Пускай у Брудера сейчас первая брачная ночь с Барбарой. А у Черепахи будет своя собственная брачная ночь.

Он сделал еще глоток пива.

Или, может быть, просто стереть с лица земли всю эту мразь? Все вечно только и вопят о том, в какую клоаку превратилась Таймс-сквер, но на деле никто и пальцем не шевельнет. Вот он и сделает все вместо них. Он покажет им, как избавиться от неприятного соседства, раз они так им тяготятся. Балаганы снесет один за другим, паршивых шлюх и сутенеров загонит в реку, шикарные сутенерские тачки зашвырнет в окна чердачных фотостудий с «обнаженными несовершеннолетними моделями», а эти тротуары расковыряет к чертовой матери, если сил хватит. Давно пора это сделать. Достаточно посмотреть, просто посмотреть на это место в двух шагах от портовой администрации. Хорошенькие же вещи предстают первым делом глазам детишек, едва они сходят с автобуса!

Том допил пиво. Банку он швырнул на пол, повернулся в своем кресле и потянулся за новой, но от шестибаночной упаковки не осталось ничего, кроме полиэтиленовой оболочки.

— К черту! — рявкнул он. Внезапно им овладела ярость. Он включил микрофон, до предела вывернул ручку громкости. — К ЧЕРТУ! — проревел он, и голос Черепахи загремел над 42-й улицей, искаженный и многократно усиленный динамиками. Люди на тротуарах встали как вкопанные, и все взгляды устремились на него. Том улыбнулся. Похоже, он завладел их вниманием. — К ЧЕРТУ ВСЕ! — продолжал бушевать он. — К ЧЕРТУ ВАС ВСЕХ!

Он помолчал немного и приготовился было развить эту тему дальше, как вдруг его внимание привлек голос полицейского диспетчера, пробившийся сквозь помехи в приемнике. Он повторял код, означавший, что какому-то полицейскому требуется подкрепление.

Том оставил их стоять с разинутыми ртами, а сам внимательно прослушал подробности. Ему даже отчасти стало жаль беднягу, которому предстояло вот-вот расстаться со своей головой.

Его панцирь взвился вертикально вверх, поднялся высоко над улицами и домами и стрелой помчался на юг, к Вилледж.

* * *

— Я думала, ты просто очень нерешительный, — сказала Барбара, когда наконец овладела собой. — Тебе всегда нужно было время, чтобы принять какое-то решение. Я не понимаю, Том.

Он не мог смотреть ей в глаза. Вместо этого он оглядывал ее комнату, засунув руки в карманы. Над столом она повесила свой диплом и лицензию на преподавание. Вокруг них были развешены фотографии: Барбара, наморщив нос, меняет четырехмесячной племяннице подгузник, Барбара с тремя младшими сестрами, Барбара учит свой класс вырезать из ватмана черных ведьм и оранжевые тыквы для Хэллоуина, Барбара репетирует с учениками какую-то пьесу для школьного утренника, Барбара заряжает диапроектор. Барбара читает книгу. Это был его любимый снимок. На нем Барбара была запечатлена с маленькой чернокожей девочкой на коленях, а еще с десяток ребятишек сгрудились вокруг нее и, раскрыв рты, слушали «Ветер в ивах», который она читала вслух. Том сам сделал этот снимок.

— Нечего здесь понимать, — отрывисто бросил он, отведя взгляд от фотографий. — Все кончено, вот и все. Давай не будем все усложнять, ладно?

— У тебя есть кто-то другой? — спросила она. Возможно, гуманнее было бы сказать ей неправду, но он совершенно не умел лгать.

— Нет, — ответил он.

— Тогда почему?

Она была ошеломлена и подавлена, но никогда еще Том не видел ее такой красивой. Он не мог смотреть ей в лицо и отвернулся к окну.

— Просто так будет лучше. У нас разные цели в жизни, Барбара. Ты хочешь иметь семью, так ведь? А я — нет. У нас ничего не выйдет. Ты — замечательная, дело не в тебе, это все… черт, просто у нас ничего не выйдет. Вокруг тебя вечно толкутся толпы детей. У твоей сестры сколько? Трое? Четверо? Я устал притворяться. Я ненавижу детей. — Он почти кричал. — Я терпеть их не могу, понимаешь?

— Ты шутишь, Томми? Я же видела, как ты вел себя с ребятишками из моего класса. Ты приглашал их к себе и показывал им свою коллекцию комиксов. Ты помогал Дженни сделать модель самолета Джетбоя. Ты любишь детей.

Том рассмеялся.

— Черт, как ты можешь быть такой наивной? Я просто хотел произвести на тебя впечатление. Хотел забраться к тебе под юбку. Я не… — У него сорвался голос. — К черту все, — сказал он. — Если я так уж без ума от детей, зачем бы я стал делать себе стерилизацию, а? Зачем, а? Скажи-ка мне?