Книга Все оттенки красного - Наталья Андреева

— Все деньги эти проклятые! — взялась за голову Алевтина. — Все жадность Ольгина неимоверная! Как только узнала про художника, так и завелась. Ведь весь городок знал, что у нас с Эдуардом Олеговичем происходит. Не любил он меня, нет, не любил. Ее вот любил, — она кивнула на Веронику Юрьевну. — Да мне что с того? Ничего не просила, не требовала. Если б не Ольга.

Капитан Платошин внимательно посмотрел на Алевтину Кирсанову:

— А что Ольга Сергеевна?

— Как узнала, что я забеременела, так и примчалась к нам в городок. С мужем у нее тогда уже разладилось. Квартирку-то надеялась себе отсудить, да как прожить одной? Тяжело. И тут узнала, что мы с художником заезжим роман крутили. И пристала ко мне: скажи да скажи, что ребенок от него. Художники, мол, они богатые. А ну, как не станет отрицать?

Тут Олимпиада Серафимовна первой сообразила:

— Погодите-ка. Так что ж, Маруся не дочь Эдуарда Листова?

— Какое там, — махнула рукой Алевтина. — Не его.

Тут и Настя не удержалась:

— Но она же так замечательно картины пишет! Мы же все видели! У нее же самый настоящий талант! Откуда тогда?

— Талант, да, — тяжело вздохнула Алевтина. — Так и у отца ее, должно быть, был талант. Был, да сплыл. Спился он совсем, Василий-то. А тогда я его пожалела. Это Эдуард надоумил его в первый раз: проводи Алевтину до дома, да проводи. Провожал. А как Эдуард Олегович уехал, так дорожку ко мне Василий не забыл. Все ходил, страдал: выглянуло солнышко на минутку, да скрылось. Уехал художник, да и папку с собой забрал. Василий-то все ответа ждал, что в Москву, может, позовут. Не дождался.

— Постойте, — сказал Эдик. — Папку забрал? Сейчас я кое-что принесу.

И, спускаясь по ступенькам веранды, красавец пробормотал себе под нос:

— А это интересно.

Алевтина Кирсанова продолжала всхлипывать:

— Вот так-то ходил Василий, ходил, да и… Забеременела я одним словом. А было это спустя два месяца, как Эдуард Олегович уехал. У Васи-то другие дети есть окромя моей. И жена такая, что не дай бог. К чему нам городок было веселить? А Маруся-то семимесячной родилась. Я и подумала: почему ж нет-то? И Ольга под ухом зудела. Мол, от художника оно и не стыдно, может, и денег каких перепадет. Ольга — она до денег жадная. Ну, я и написала Эдуарду Олеговичу. Мол, родилась дочь, назвали Марусей. Отчество-то я в графе указывать не стала, это ему сообщила, что, мол, записали Эдуардовной. Он и откликнулся, и денег стал слать. А потом уж сами знаете. Вот оно как все вышло.

Капитан Платошин тяжело вздохнул:

— И в это время Ольга Сергеевна придумала план, как завладеть наследством. Все приглядывалась к тому, что происходит с художником Эдуардом Листовым, несколько лет приглядывалась… А потом поняла: пора действовать. Как только Листовы купили этот огромный особняк, им понадобилась прислуга. Ну, Ольга Сергеевна и заявилась, да и сообщила художнику, что она Алевтине сестра. Только до поры до времени никому просила не говорить. Ее взяли в дом, а у Ольги Сергеевны была на всякий случай припасенная ампула цианистого калия. Только не знала она, кого травить. Листова? А что толку? Наследников хватает. События развивались своим чередом, и надо было сделать так, чтобы Марию Кирсанову Эдуард Листов признал законной дочерью. Пришлось долго и тонко намекать ему. А под старость художник и вовсе начал выживать из ума. Вы уж простите.

Старший оперуполномоченный повернулся к родне покойного художника. Олимпиада Серафимовна прижала к глазам платочек:

— Не дочь… Но как же так? Какое же она тогда имеет право?

— А вот насчет прав мы потом поговорим, — продолжил капитан. — Все-таки Ольга Сергеевна своего добилась: Листов признал Марию своей дочерью и отписал ей половину всего, что имел. И вот наследница приехала в Москву. И надо же так случиться, что на вокзале Майю сбила машина, и она была принята за Марусю Кирсанову. Ольга Сергеевна в первую же ночь поехала в больницу, потому что понимала: племянница в опасности. Слишком большие деньги оставил Эдуард Листов.

— Да-да, я помню, — вдруг сказала Майя. — Я проснулась ночью и увидела у своей постели незнакомую женщину. Это была Ольга Сергеевна.

— Но она не стала никому говорить, что ты не Маруся. Зачем? Пусть суетятся, подлаживаются под девушку, которую считают наследницей. Ведь Ольга Сергеевна проболталась одной из женщин про ампулу с ядом. И ампула эта внезапно пропала. Пришлось опасаться за племянницу, а, значит, радоваться, что вместо нее в доме другая девушка. Вот так-то.

В это время Эдик вернулся с папкой, которую держал в машине с того самого времени, как забрал у Веригина. Положил ее на стол, раскрыл. Алевтина, увидев первую же акварель, вытерла влажные от избытка чувств глаза. Кивнула:

— Его работа. Василия.

Олимпиада Серафимовна заволновалась:

— Что ж, это не Эдуард писал? Как же так?

— А вот так, — усмехнулся Эдик. — Ха-ха! С чего мы все взяли, что картины Эдуарда Листова пойдут теперь нарасхват? Ха-ха! А талантливым копиистом был мой покойный дедушка! Копиистом, не более. А то: гений, гений. Единственное, что он сделал сам, это портрет в розовых тонах, и то позаимствовал цветовую гамму у провинциального художника. Про уродство, что висит в кабинете, я не говорю. Жалкая попытка сделать что-то самобытное, принадлежащее только Эдуарду Листову. А получилась «Безлюдная планета», всего-то.

— С-скажите, Алевтина, — взволнованно пролепетала Настя, — а он еще жив?

— Кто? — удивлено спросила та.

— Этот Василий?

— Живет, небо коптит, — вздохнула Алевтина. — Живопись давно забросил. С тех самых пор, как уехал Эдуард Олегович, так и забросил. И запил, и запил…

— А как его фамилия? — поинтересовался Эдик.

— Простая фамилия: Иванов. Василий Иванов.

— Да, сколько по России таких Ивановых! — с чувством сказал капитан Платошин. — Что ж теперь со всем этим будет?

— Надо устроить выставку, — взволнованно заговорила Настя. — Выставку работ неизвестного художника Василия Иванова. В Манеже.

— Не надо ему ничего, — вздохнула Алевтина. — Теперь уж ничего не надо. Пусть уж все остается, как есть. Кто как прожил свою жизнь, так тому и быть. Эдуард Олегович пусть в знаменитых художниках остается, а Васька в кочегарах.

— Но как же так? — пожала плечами Настя. — Ведь это же… несправедливо?

— А жизнь вообще несправедливая штука, -г засмеялся Эдик. — Надо же! А ведь Веригин целился под эти акварели! Сразу, почувствовал старый лис, что деньгами пахнет! Интересно, а что собирался делать с рисунками уважаемый Эраст Валентинович? Ведь никто не знал про папку. Дед ее прятал, стеснялся, должно быть, чужого таланта.

И Эдик снова рассмеялся.

— А с Ольгой-то что? — спохватилась Алевтина. И виновато добавила: — Сестра, ведь. Не брошу же я ее.