Книга Степь и Империя. Книга III. Фракталы - Балтийский Отшельник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Нет, муж мой, я и в пятнадцать лет не чувствовала себя лучше!
- Преступники на эшафоте и рабыни на продажу помогали мне постичь и отшлифовать мое искусство. Ваша непреходящая молодость и здоровье - плоды этих знаний. А теперь я хочу постичь Гармонию Мира...
- Да, муж мой, - женщина покорно опустила голову, и приотстала, вновь заняв место бок о бок со второй спутницей...
Балтийск - Калининград - Москва - Краснодар
1.11.2021 - 5.03.2022
ФРАКТАЛ ПЯТЫЙ. Долг сюзерена
ФРАКТАЛ ПЯТЫЙ. Долг сюзерена
Самое высшее удовольствие в жизни
— сознание выполненного долга.
У. Гэзлитт
Долг — начало рабства.
В. Гюго
Моника дрожала под одеялом.
Ещё третьего дня у нее было детство – с няней и играми, сказками и беззаботностью, шалостями и смехом.
А сегодня она лежала в громадной чужой постели под тяжелым пуховым одеялом, и дрожала. От предчувствия, от ответственности, от ужаса.
Сейчас в опочивальню – теперь в ее собственную графскую опочивальню – войдёт чужой взрослый мужчина, который отныне является ее мужем, и ляжет рядом с ней. И не только рядом. И не только ляжет...
И от этого ее колотило мелкой противной дрожью, ладошки отвратительно взопрели, а ноги превратились в ледышки.
Помолвка с графом Цанага была сговорена в те времена, когда Моника еще собственными ножками ходить не умела. Даже наряд невесты был давно готов, и ждал своего часа в сундуках. Моника помнила о том, что где-то у нее есть высокородный взрослый жених, но это было так далеко от ее повседневности.
Помните, как это бывает в детстве – до зимы ещё полгода, до зимы ещё четверть года, оба-на – лужи замёрзли. Зима пришла, когда не ждали…
Но вот нынче ей исполнилось пятнадцать, а уж на следующий день кортеж невесты тронулся ко двору сиятельного владетеля графства Цанага: пришло время исполнения обещаний.
И дальше все как в горячечном бреду, яркими отрывками между которыми чернота отчаяния и страха…
... вот перед жрецом Единого отец вкладывает ее руку в ладонь пожилого незнакомого мужчины.
... вот, сгибаясь под тяжестью парадного платья и драгоценностей, она сидит на возвышении в богатом зале рядом со своим уже нареченным мужем, принимая поздравления и подарки. Батюшка с матушкой восседают ниже, по левую то руку. За графским столом лишь новобрачные. Лица и слова сливаются в сплошную безумную метель.
... вот незнакомые служанки готовят ее к брачному покою, вертят, как оцепеневшую куклу, обмывают душистыми водами, наряжают в шелка и атлас, ведут в опочивальню и оставляют на громадной постели.
… и вот лежит она на белоснежных простынях в одиночестве и ожидает того момента, когда муж ее придет к ней впервые.
Страшно.
Одиноко.
И она не знает, чего же ждать.
Невинность баронской дочери оберегали столь же строго, как и девство. Лишь маменька, целуя новобрачную, шепнула: «Будь покорна мужу своему, Моника, он мужчина мудрый и опытный, тебе не повредит!»
И откуда то, из темного чулана памяти, всплывает.
Зимний вечер. Потрескивает камин. Монике лет семь-восемь. Она притворяется, что крепко спит, а сама пытается не упустить ни слова. Нянюшка ее старая утешает заплаканную девчонку, то ли внучку, то ли правнучку…
***
- Не плачь, детонька, дело молодое, как-нибудь да разрешится. Я вот тож за твоего деда не девкой выходила, да он так о том и за всю жизнь так и не спознал, хотя пятерых деток прижили…
- Как так-то, бабушка? – у девки просохли слезы. – Нешто так можно то?
- Да так, детонька, о чем не ведаешь – о том и душа не болит. Ох, не думала я внучкам историю сию рассказывать, да видать придется, коль дуры понародились. Было мне в ту пору годочков-то пожалуй помене, чем тебе нонеча. Двенадцать мне в середине зимы исполнилось, а в самом начале весны первую кровь уронила. А по весне в деревню нашу откупщик приехал, а с ним два полувзвода гвардейцев баронских, чтоб не баловали местные то, с откупщиком. И завелся у меня среди гвардейцев дружок – то ягод сладких принесет, то безделицу какую подарит. Понравилось мне с ним вечерами за околицей прогуливаться. Слова такие гладкие да любезные говорит – куда уж нашим лопухам деревенским. Они меня то и за девку еще не считали. А как целоваться начали – так и последний умишко потеряла: скорей бы вечор да любезным дружочком обниматься-лобызаться. А он
