Книга По ступеням веры - Митрополит Антоний (Блум)

предельном отношении, единственный наш наставник – Христос; Он Сам об этом нам говорит: Я – единственный ваш Наставник, Я – единственный ваш Учитель (ср. Мф 23:10). И поэтому когда Христос дает нам заповедь, Он нам не только указывает, чту делать; Он нам говорит: вот так поступил бы естественно движением сердца, убежденностью ума, стройностью всего своего существа, человек, который духовно целен и здоров… И чтобы вырасти в эту меру цельности, надо начать с того, чтобы учиться, как поступать, как думать, как чувствовать, на примере своего наставника. Но «оправдать» себя тем, что, поступая определенным образом, я бываю «прав» перед Богом, нельзя, потому что «правым» человек не бывает; и не потому, что он никогда не может оправдаться, а потому что не в этом дело: заповедь нам дана, чтобы мы могли вырасти в новую меру понимания и в новые измерения жизни.

Поэтому когда мы говорим о том, чтобы жить по-христиански, речь не идет о том, чтобы в Евангелии или вообще в Новом Завете найти все правила, какие были указаны Спасителем Христом, апостолами, и их выполнять. Ведь можно механически выполнить правило, к которому ты душой никаким образом не приобщен.

Я помню случай; мне его рассказала дочь человека, о котором идет речь. Это был верующий христианин, твердо убежденный, что он должен выполнять каждую заповедь Христову; сколько умел, он так и делал. Но вот один пример того, как он подходил к этому выполнению. Он был человеком с достатком, дом у него был хороший, полы начищены. Когда к нему в дверь стучался нищий, он ему открывал, останавливал бедняка на пороге и говорил: «Стой, где стоишь, не влезай в мой коридор своими грязными сапогами». Потом он выносил нищему тарелку супа с куском хлеба и говорил: «Ешь! – но на дворе». Когда с едой было кончено, он ему давал какую-то монетку: «А теперь уходи!» И он считал, что выполнил заповедь Христову «накорми голодного». Технически он это сделал: человек съел хлеб, съел суп, получил полтинник и ушел. А с чем он ушел? Он ушел, вероятно, с чувством, что – да, он не такой голодный, у него и полтинник есть на будущее, хоть на один обед или просто на рюмку водки – а человеческого отношения он не встретил.

В обратном порядке я могу дать пример, который меня очень тронул в свое время. Во время немецкой оккупации я преподавал в Русской гимназии в Париже. Среди воспитателей был очень суровый, строгий человек, который когда-то был моим руководителем в летнем лагере; он был замкнутый, ни с кем почти не общался, и никто, собственно, о нем ничего не знал; в частности, не знали, в какой нищете он сам живет. Мы получали нищенский оклад, и те из нас, кто мог, просто работали где-то еще ради того, чтобы иметь возможность преподавать в гимназии. Он мало что мог делать и по возрасту, и по здоровью, и по незнанию французского языка. И вот такая картина: мальчики, девочки бегут в школу, идет туда же этот воспитатель. У дороги сидит нищий, пред ним – шапка. Много народу проходит. Некоторые проходят мимо, «не замечая» его, потому что стыдно посмотреть и не дать ничего. А некоторые, проходя, просто в эту шапку кидают монетку, а на человека даже не посмотрят. Они свое сделали; он для них не человек, он – нищий; а нищий – это просто шапка. И вот подходит этот воспитатель. Он остановился, снял шляпу и что-то сказал нищему; ничего ему не дал, а нищий вскочил на ноги, обнял его, и они расстались. Это видели дети. Когда он пришел в гимназию, дети его окружили и засыпали вопросами: «Кто этот человек? Он что, вам родственник? Или знакомый? Почему вы сняли шляпу? Вы ничего ему не дали, – почему же он вскочил и вас поцеловал?» – и загнали воспитателя в угол, ему пришлось ответить. И он ответил им приблизительно следующее: «Я шел пешком с другого конца Парижа, потому что у меня на метро денег не было; я шел по дороге и издали видел этого нищего; видел, как проходили люди мимо, видел, как некоторые бросали монетку в его шапку, даже не взглянув на него. И я подумал, что если я мимо него пройду и не окажу ему внимания, у него, может, умрет последняя вера в человека: на него не только не взглянули, но даже не потрудились от своего достатка самую малую полушку бросить ему. А денег не было! Давать было нечего… Я остановился и снял шляпу перед ним, чтобы он почувствовал, что мы на равных, что я в нем вижу равного себе человека, а не нищего, и ему объяснил: Простите – я ничего вам не могу дать: у меня ничего нет… И этот человек вскочил и меня обнял».

Я сам с этим нищим говорил и прежде и поговорил после этого события. И он мне сказал, что никогда его никто не одарил так богато, так щедро, как этот человек, который ему не дал ничего, но признал в нем равного себе человека, снял перед ним шляпу, объяснил, почему он не может ему помочь, и попросил у него за это прощения.

Вот два примера: один человек всё сделал по заповеди, другой как будто никакой заповеди и не исполнил: нет заповеди, как отнестись к нищему, когда нечего ему дать. Но он его одарил самым богатым даром: он его убедил, он ему доказал, что он – человек, что к нему можно отнестись, как к самому знатному: перед ним снять шляпу, перед ним извиниться, с ним говорить, как с равным… Можно было бы даже больше сказать. Кто-то из духовных писателей говорил о том, что нищие – это наши господа, что мы обладаем богатством только для того, чтобы им служить, что богатство в наших руках – не наше, что нам поручено им распоряжаться так, как Бог распорядился бы: давать, чтобы ничего не прилипало к рукам, чтобы мы ничего не считали своим, чтобы мы считали, что всё, что у нас есть, всё без остатка принадлежит тому, кому это нужно.

Вот два примера с комментарием о том, что исполнение заповедей Христовых – не просто дело выполнения закона, а нечто больше: это проявление Христовой заботы и Христовой любви к тем, кому она нужна, без разбора, не ставя вопроса, достоин ли этот человек, не ставя вопроса: не обманщик ли он? – за это он ответит, а мы