Книга Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев

ее предков видела ее племянница, в родовом городе.) Мне было безразлично, я видел _т_о_л_ь_к_о_ Олю. Наконец — победа: мать позволила ей явиться, «познакомиться» — она ее хорошо знала, когда они одно время снимали квартиру в нашем доме, — потом им отказали, когда мать узнала, что я «ухаживаю», — мальчишка! Оля победила мать мою, очаровала, без усилий: слишком она была горда и… скромна. Мать ее ценила больше дочерей. Я перешел на 2 курс — юрист, я слушал и филологические науки, сравнительное языкознание, историю Ключевского… я еще бегал в публичную библиотеку — увлекался агрономией, — _в_б_и_р_а_л_ _в_с_е_… Наша свадьба, с помпой, в усадьбе матери233, какой фейерверк был! На заре — в Москву, на тройке, 40 верст. Как восходило солнце! Да, вот как _д_е_т_и_ боролись за свое счастье! И вот, знай, Оля: это _о_н_а, в заботе обо мне, _о_т_т_у_д_а… благословила меня — тобой. Вспомни, вдумайся, как все произошло. Это даст тебе сил..?! Помни и другое: _н_е_д_а_р_о_м_ все _т_а_к. Бог видит, _к_а_к нужна ты мне. М. б. — и я — тебе? Не знаю. Ты меня должна знать больше, чем я тебя: я — в книгах, моих _ч_и_с_т_ы_х_ книгах. Их знают миллионы людей, на всех языках. Я за свои книги вынес страшную борьбу. И _д_о_ революции, когда меня старались заглушить критики — евреи — и не евреи. Они _з_н_а_л_и, кто я для них и что — для России. Здесь, в продолжение 12 лет, меня пробовали топить, избегали называть меня и мое… (до смешного доходило!) — но даже левая печать — «Современные записки»234 — уже _н_е_ могли без меня: меня требовал читатель! О, что со мной выделывали! с моим «Солнцем мертвых»! Ряд стран — все под давлением жидомасонства — покупал право на издание и… не издавал!! И я победил их… — на иностранных языках вышло до сей поры… до 50 книг (на немецком235 — 9–10, не помню хорошо). Если бы я не был «я», — а, скажем, вел себя «политично»… — поверь, Оля, давно бы я был «лауреатом»… — за Бунина 12 лет старались: сам Нобель, шведский архиепископ, ряд членов Нобелевского комитета, — ставленники жидо-масонства, — Мне ни-чего не нужно было, — я писал о России, _д_л_я_ своего народа, о _с_в_о_е_м_ (не для Европы, но она читает!). Да, я победил, «безвольный». Вот, за _э_т_о, мне _д_а_н_а_ высшая награда, сверх-приз — Ты!!! Я так и принимаю. А Россия — когда первые раны заживут… — ско-ро будет!! — Она наименует меня, м. б., — верным сыном, примет в сердце, даст все, что может дать. Сережечку не возвратить… его замучили, убили дьяволы! Святого моего, единственного моего, за Нее _в_с_е_ отдавшего! У него осталась в Москве невеста. Он пошел за Нее, за Родину. Вот, дорогая моя, ты _в_с_е_ знаешь, знаешь, что я сердце свое в книги вливал, с кровью _б_о_л_и. Я искал родного Неба, во тьме. В нем я искал… тебя? При живой Оле я не искал тебя… — после — мне нашла тебя — _о_н_а. Так я верю. Больше не могу сказать.

Отчего ты так худеешь? Если — от… из-за меня, — нестрашно, не очень страшно. Но, м. б., — другое… проверь, про-шу тебя! Сделай общий анализ, нет ли причин молю! Откуда такое «потрясение»? Я так ясно, прямо тебе сказал — будь моей женой, церковной, полноправной. Взвесь все. Напиши мне, как ты выходила за — чужого. Объясни твое «но…» — «он мне верен, но…» Нет любви, взаимной? Что же за жизнь — без «главного»? Пусть совесть тебе все скажет, сердце… рассудок. Тянуть нельзя. Мне — нельзя. Для меня каждый день дорог. Мне важно найти решение, полное: от этого зависит моя работа, моя жизнь… Я много после Оли написал, но «главного» не сделал. Надо сделать или — _к_о_н_ч_и_т_ь_ делание, уйти. Я устал. Душой. Телом я еще очень силен. Будто мне все еще 35–40 л. Меня изводили боли все эти 25 лет, и — режим, который я не всегда соблюдал, _н_е_ мог. В болях — писал. Кто это знает? Только я да Оля. Я катался от болей (в 23 году), когда писалось «Солнце мертвых». Перечитай его — _т_а_м_ этих болей ты не услышишь, другое, другие боли — услышишь. Вот, _ч_е_м_ я силен: я принял дар от Бога, я его берег, я его — дал, через мое страданье — _м_о_и_м_… — и — многим _н_е_ моим.

Напиши, откройся, почему благодарила Бога за болезнь твою? Неужели _т_о_ было… от _д_р_у_г_о_г_о? Это было то, что было с… Олей? В июле 96 г.? Да?! Это я писал, должно быть в пропавшем exprès. У Оли был 3 мес. выкидыш, — Сережечка родился 6 янв. 1896 г. Но ты… _ц_е_л_а? Ах, все равно… только бы душа твоя была цела! Напиши и о твоей «любви», будь открыта, как я перед тобой. Бог тебя спас от «деспота». Да, ты повергла бы себя в тягчайшее рабство. Но ты… не была же в _е_г_о_ обладании? Нет? Ах, мне все равно… твоя душа _н_е_ могла отдать себя. Одно мне непонятно: почему ты _н_е_ ушла из клиники? Го-ды мучилась — или… — услаждалась? Не верю. Продолжала «игру» в таких условиях? Ты, _т_а_к_ работавшая, чего страшилась? Могла найти другую клинику! Как странно. Или — это твоя «любовь» была, такая, с надрывом, в стиле Достоевского? Я тебе скажу: ты — после таких «опытов» над тобой, — готова для творчества. Ты должна писать не этюд, а — крупное. Ты его найдешь. Но оно — помни! — _н_е_ должно быть «фотографией». Ты все преломишь… — тогда только будет искусство. Не пугайся, брось сомнения. Страх наполовину крадет силы. Будь смелой. Духовно, и сердцем — ты на много голов выше «гг. писателей». Мне-то уж поверишь? моему-то _з_н_а_н_и_ю? Пойми, — _н_о_в_а_я_ жизнь введет тебя в «художественную атмосферу», — а это незаменимо. Хорошо об этом у Чехова, в его письмах. Моя душа все тебе откроет, все тайны творчества, добытые _т_о_л_ь_к_о_ моим опытом, огромным. Я у себя учился — писать. Теория искусства ни-чего мне не давала, она — лишь «примечания». Я учился у «великих», вдумчиво, и… слушал сердце, — оно писало. Это первое условие искусства: без сердца творить нельзя, — тогда подделка, только. Но надо и стража сердцу: — ум, строгость, чуткость к слову — форме, труд, о, мно-го труда! Знаешь, Оля… — часто, особенно в последние годы, — да и ра-ныне! — Оля — не с укором, а с грустью говорила, стыдливо: «ты меня совсем… забыл». И она старалась