Книга Повелитель света - Морис Ренар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А тебя, вероломная рукопись, которая только увековечила бы существа и события, коим я отныне отказываю в праве на существование, – в огонь! В огонь «Доктора Лерна»! В огонь! В огонь! В огонь!
Синяя угроза
Ибо можно признать, мадам: для птиц и философов земля – только лишь дно неба, и люди уныло бродят там под недоступным для них лазурным океаном, по которому, подобно волнам, проносятся тучи и облака.
Пролог
Полгода назад – если быть точным, в понедельник 16 июня 1913 года, в девять утра – в мой кабинет вошла молоденькая горничная, которая находилась тогда у меня в услужении. Так как я только что приступил к увлекательной работе и распорядился меня не беспокоить, с моего языка слетели несколько сердитых слов. Но девушка не обратила на них ни малейшего внимания, направляясь прямо ко мне. Она несла на лаковом подносе визитную карточку, и ее ликующее лицо выражало такой триумф, что, казалось, она подражает тому знаменитому танцу, в котором Саломея катает по серебряному блюду голову Иоанна.
– Да что это с вами? – промолвил я, смягчаясь. – Или на подносе у вас карточка самого Всевышнего? Давайте. Ах! Боже мой! Возможно ли это?.. Просите! Быстро, быстро!
Я прочел имя, должность и адрес знаменитейшего человека среди самых знаменитых, человека 1912 года, человека «Синей угрозы»:
Жан Летелье
директор обсерватории
бульвар Сен-Жермен, 202
В течение нескольких секунд я с восхищением взирал на эту визитную карточку, вызывающую мысль о беспримерной славе и знаниях, несчастиях и смелости, затем мой взгляд устремился на дверь. В течение ужасного 1912 года газеты очень часто воспроизводили черты господина Летелье, и я заранее представлял, как на пороге комнаты появится мужчина в самом расцвете сил, высокий и статный, с приветливой улыбкой и большими светлыми глазами под широким и чистым лбом, поглаживающий опрятную темную бороду. Однако же тот, кто внезапно возник в дверном проеме, походил на мое видение как старик на себя в далекой юности.
Я устремился ему навстречу. Он попытался улыбнуться и выдавил гримасу. Он шел сгорбившись, неуверенной поступью и с трудом поддерживал объемистый портфель. Увы! Он так исхудал, что черный сюртук свободно болтался на покатых плечах. Красный бант, служивший украшением его наряду, соседствовал с седой бородой; веки его оставались робко опущенными. Все эмоции, все страдания, все ужасы 1912 года читались на этом мертвенно-бледном челе, изборожденном глубокими морщинами.
Мы обменялись обязательными в таких случаях любезностями, после чего господин Летелье изволил присесть, поставил пухлый портфель себе на колени, а затем сказал мне, барабаня пальцами по столу:
– Мсье, здесь работа, которую я вам принес.
– Неужели? – промолвил я вежливым тоном. – И… какого рода, мсье?
Он поднял глаза, и наши взгляды встретились. Ах! Его глаза не изменились. Именно такие я и надеялся увидеть: большие глаза, приводящие в смущение, привыкшие лицезреть солнца и луны, а теперь смотревшие на меня…
Астроном ответил:
– Здесь все документы, необходимые для написания истории о том, что называют более или менее справедливо «Ужасами тысяча девятьсот двенадцатого года».
– Как! – вскричал я, вне себя от изумления. – Вы хотите, чтобы…
– …Чтобы именно вы сделали эту работу.
– Вы оказываете мне большую честь… Но… мсье, вы хорошо подумали?.. Это ведь… огромный труд! Вряд ли мне это по силам…
– Все, о чем я вас прошу, мсье, – это написать историю одной семьи во время ужасов тысяча девятьсот двенадцатого года; историю моей семьи!
При этих словах, которые пробудили воспоминания о тех сверхчеловеческих бедствиях и помогли осознать, сколь грандиозная миссия мне уготована, я в порыве восторга вскочил на ноги:
– Как, мсье! Вы готовы поведать публике… в подробностях… интимные… мучительные перипетии…
– Так нужно, – степенно промолвил господин Летелье, – потому что это единственный способ сообщить всему миру о том, что произошло год назад, и потому что этот урок должен быть усвоен.
– Скорее, мсье, – воскликнул я, – покажите мне документы! Я сгораю от нетерпения приступить к работе…
Бумаги уже высились на моем столе.
Среди этих стопок оказались самые разные документы: письма, газеты, чертежи, записи, протоколы, обзоры, свидетельства, фотографии, телеграммы и т. п., тщательно распределенные по датам и пронумерованные от 1 до 1046.
Господин Летелье пролистал эту хронику, просмотрел бумаги одну за другой, и мне вспомнился фантом тех мрачных дней.
Своей сверхъестественностью и ужасом те события превосходили все, что я только мог вкладывать в понятие «кризис». Любитель необычного, повествующий о чудесах, я знавал и описывал самые странные судьбы. Я встречался с физиком Буванкуром, который проник в мир зеркальных отражений. Одним из моих старых товарищей был господин Гамбертен, съеденный в наши дни, посреди Оверни, неким допотопным чудовищем. Я интересовался завещанием этого бедняги Х., на свидание к которому явился труп его возлюбленной. Я был знаком с доктором Лерном, который пересаживал мозги одних своих клиентов или жертв другим, изменяя тем самым их личность. Инженер З. сподобился показать мне, как можно объехать весь мир, не сходя с места. Я находился рядом с Нервалем, композитором, когда тот умер, услышав голоса сирен, доносившиеся из морской раковины. Я располагаю воспоминаниями Флешамбо, несчастного, который жил среди микробов… Словом, в моих реестрах содержится немало диковин. Но искренно заявляю: все это пустяки по сравнению с теми событиями, которые продолжал перечислять господин Летелье, листая худыми пальцами архивы «Синей угрозы».
Должен сказать, что излагал он свою историю крайне занимательно, поскольку сам был очевидцем всех событий. Иногда он даже содрогался (вероятно, вспоминая пережитые ужасы) при виде тех страниц, которые были исписаны его собственным нетвердым почерком по окончании очередного происшествия, еще свежего в памяти, или во время постигших его испытаний.
В тот день мы оба забыли о том, что наступил час обеда.
Таковы были обстоятельства, в которых меня попросили написать историю полного злосчастий 1912 года. В своей работе я следовал хронологическому принципу – единственному, который приличествует историку, если он не гонится за эффектами, но выполняет свой долг как документалист. И каждый раз, когда краткость, точность и простота документов этого досье позволяли мне, я оставлял их без каких-либо изменений. В результате текст вышел стилистически разнородным, и многим его частям недостает литературности, что весьма прискорбно. Но разве мог я упустить хотя бы малейшую возможность оставить живое свидетельство, подменяя его пересказом повествователя?
Вероятно, меня упрекнут в том, что слишком много места в книге занимают письма господина Тибюрса. Они
