Книга Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

не любил таких сцен. Но она крепко обнимала его колени, и уйти от неё он не мог. Виндек сделал было вид, что хочет отогнать её, но от этого её движения стали ещё сильнее и живее.

— Правосудия! — кричала она, излив перед королём своё горе. — Правосудия для вашей собственной крови, Для вашего сына! Годы, конечно, стёрли память обо мне, хотя вы и клялись, что никогда не забудете меня.

Король опять нахмурился.

— Я не забыл вас, — заговорил он довольно терпеливо. — Когда нужно было, я посылал вам денег, хотя, к несчастью, это бывало не так часто, как я бы этого хотел, — добавил он тем полушутливым, полуциничным тоном, который делал его столь популярным в известных слоях народа. — И для мальчика я делал, что мог. Он хотел стать монахом, и я заплатил за него вступительный взнос в монастырь. Потом он нашёл, что у него нет к этому призвания, — не могу порицать его за это, — и его столкновение с аббатом было улажено. Потом он отличился в качестве солдата. Вдруг на него нашло раскаяние, и он захотел быть писцом. Я опять доставил ему место, которого он желал. Всё время я помогал ему. В конце концов он убил монаха — беда, конечно, не велика, но он повернул всё дело так глупо, что я не вижу, как я могу его спасти. Мне рассказывали всё это дело. Он оскорбил церковь и заявил, что желает, чтобы его сожгли. Если человек хочет лезть на смерть, то пусть себе лезет: о вкусах не спорят. Теперь у папы нет времени жечь его, и его, вероятно, просто повесят. Что же я могу тут сделать? — угрюмо закончил король.

— Спасите его! Неужели его, королевского сына, повесят как какого-нибудь вора? И вам не стыдно будет за своего сына?

— Ну, всё это обойдётся тихо, — пробормотал король. — Не могу же я ссориться из-за этого с папой и церковью. Всё-таки для него будет лучше, если его повесят.

— Для него это будет ужасно, — закричала фрау Штейн.

Она воспитала сына и жила с ним столько лет, но только теперь, в эти последние дни, его характер стал ей ясен.

— Он был так горд своею честностью! Он от этого с ума сойдёт.

— Не следует очень гордиться, — промолвил Сигизмунд. — Я посмотрю, — прибавил он, — нельзя ли будет казнить его мечом.

— Он не должен умереть! Вы должны спасти его! Я порочная женщина, и всё это случилось из-за меня. Он не должен пострадать за это. Вы должны спасти его, ведь это ваш сын. Как вы оставляете своего сына, так и Бог оставит вас. Не встану с колен, пока вы не дадите мне обещание спасти его.

Её пронзительные крики неслись по всему коридору, и король, ненавидевший подобные сцены, поспешил дать требуемое обещание. Он ведь не придавал особого значения тому, что говорил, согласно правилу: кто не умеет притворяться, тот не достоин царствования.

Несчастная мать поглядела на него сначала с недоверием, но потом ободрилась и оставила его в покое.

— Как она постарела, — промолвил ей вслед Сигизмунд. — Трудно поверить, что когда-то она мне нравилась. Распорядитесь, чтобы она больше меня не беспокоила, — сказал он Виндеку.

фрау Штейн тяжело спустилась с лестницы. Её ноги окоченели: она долго стояла на коленях, да и старость уже давала себя знать. Она чувствовала, что король её обманывает: мало ли обещаний давал он ей прежде, и все они остались не исполненными. Проходя по передней, она увидала себя в огромном зеркале, которое прислал королю в дар патриарх антиохийский, и она не узнала себя: так она постарела. Глаза её потеряли былой блеск, щёки ввалились, морщины покрыли всё лицо и исказили очертания рта.

Если король не держал своего слова, когда она была молода, то почему он теперь сдержит его? Вспомнила она и об охранной грамоте, которая была дана им Гусу. Ей хотелось вернуться и добиться от него... она сама не знала чего. Но у неё не хватило сил вернуться, и, шаркая ногами, она продолжала идти к выходу.

Словно во сне прошла она мимо стражи, которая на этот раз пропустила её почтительно и уже не смела смеяться над ней. Но она не замечала её; не помнила она и того, как она очутилась на залитой солнцем площади. В одном её углу в сероватом полусвете виднелись плаха и топор.

Дрожащими пальцами она вытащила из-за пазухи индульгенцию, которую она вчера купила. Но теперь она показалась ей чем-то ненужным. Как может кусок бумаги отпускать такие грехи, какие она совершила! Но уже через минуту она раскаялась. Боязливо оглянувшись, не видал ли кто-нибудь её, она посмотрела на небо, как бы умоляя не наказывать её за такое богохульство.

А что в самом деле, если все эти вещи имеют силу? Ведь люди целыми столетиями верили в них?

Она нагнулась и старательно подобрала оставшиеся клочки бумаги, которые ещё не успел унести ветер, и со страхом посмотрела на небо. Но оно было всё таким же голубым, и гром небесный не загрохотал над её головой.

С презрительной улыбкой она опять бросила клочки бумаги и пошла дальше, сама не зная куда. Голова её горела.

Ей казалось, что все глядят на неё искоса и говорят ей вслед: «Смотрите, вот идёт мать вора. Это она своей распутной жизнью довела его до этого, и за это она будет гореть в аду».

Полуденное солнце сильно пекло ей голову. Боль в висках становилась сильнее, но она шла всё скорее и скорее. Впереди её шли какие-то мужчина и женщина.

— Завтра его повесят, — сказал мужчина.

— И поделом, — отвечала его спутница. — Да и ей тоже.

Они не сказали, кому это ей. В те времена нередко ловили и вешали разбойников, которых сопровождали женщины. Но фрау Штейн, мучимая одной и той же мыслью, отнесла эти слова к Магнусу и к себе. Под прямым углом она быстро свернула в соседнюю улицу, лишь бы не видеть и не слышать их дальнейшего разговора. Потом она ринулась по улицам, добежала до площади, а оттуда до моста, через Рейн у его истока из озера. С минуту она постояла у перил, глядя на бурлящий водоворот. И вдруг среди ритмичного шума воды в её ушах прозвучал голос монаха: «Вы продали Господа,