Книга Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Валерий Викторович Выжутович

укрупнению совнархозов, для чего приглашены многие руководители с мест. Сразу же объяснили: строгая секретность. Предупредили, чтобы мы никого не ставили в известность. А что это значит? Нужно разрабатывать структуру укрупненных совнархозов, а звонить “по адресам” запрещено. Тем не менее благодаря тому, что у нас с Николаем Константиновичем была папка, мы сразу выдвинулись вперед. Структура укрупненного Северо-Кавказского совнархоза была готова первой».

Дмитрий Украинский отмечает, что Байбаков старался создать максимально комфортные условия для людей, с которыми работал: «После того, как мы посидели, посмотрели и сделали первый чертеж-схему укрупненного совнархоза, Байбаков сказал мне: “Дмитрий, ты будешь работать в Москве, а я не смогу бывать здесь подолгу, буду приезжать на два-три дня. Поэтому идем, я тебя познакомлю с людьми, которые могут тебе пригодиться”. Так, мы пошли в машинное бюро, потом на телефонный узел и так далее. Помещение, связь, бумага… — у меня не возникало никаких проблем. Я ни на что не отвлекался. Работа шла быстро».

Создать структуру укрупненного Северо-Кавказского совнархоза им удалось в короткий срок. Но это было полдела. Структуру предстояло согласовать. «По нашей схеме управления, — рассказывает Дмитрий Украинский, — у нас получилось 11 замов председателя совнархоза. Но Сергей Александрович Афанасьев [председатель Совнархоза РСФСР. — В. В.] сказал, что Хрущев перед очередной поездкой подчеркнул, что замов должно быть всего два. Один — по обороне, а другой — по всем остальным вопросам. И Афанасьев настаивал: “Чертите на двух замов”. Мы сначала сократили число замов до девяти, потом до семи. Но два зама — это было нереально. Тогда Байбаков решил отстаивать нашу схему. Написал все, как задумывали… И наши предложения утвердили».

Сталина выносят из Мавзолея

На шести съездах КПСС Байбаков избирался членом ЦК. Но он и так знал, будучи опытным аппаратчиком, что «исторические решения» партии, к «претворению в жизнь» которых на каждом шагу призывают плакаты, принимаются вовсе не на съездах и пленумах. Они — результат тщательно укрытой от постороннего глаза борьбы партийных группировок, столкновений чьих-то интересов и властных амбиций. А восседающий на сцене президиум, зажигательные речи, продолжительные аплодисменты, несмолкаемые овации — это всего лишь спектакль по заранее написанной пьесе, где каждая реплика и ремарка тысячу раз согласована и высочайше утверждена.

Один из таких спектаклей разыгрался на XXII съезде КПСС — Байбаков наблюдал его воочию, сидя в зале. Это было 30 октября 1962 года, в предпоследний день работы съезда. На трибуну поднялся первый секретарь Ленинградского обкома Иван Спиридонов. Он заговорил о «неоправданных репрессиях», постигших Ленинград после убийства Кирова. Затем перешел к итогам XX съезда, которые в свое время обсуждались на собраниях трудящихся в Ленинграде. «Уже тогда, — доложил оратор, — принимались решения о том, что пребывание тела товарища Сталина в Мавзолее Владимира Ильича Ленина, рядом с телом великого вождя и учителя мирового рабочего класса, несовместимо с содеянными Сталиным беззакониями».

В этом месте стенограмма зафиксировала «бурные аплодисменты».

Далее Спиридонов сказал, что ему и раньше нередко приходилось отвечать на вопросы, почему ЦК еще не перенес тело Сталина из Мавзолея. Он разъяснял тогда трудящимся, что «не в этом главное». Но теперь, когда стало известно о масштабе преступлений, творившихся Сталиным и его приспешниками… Тут Спиридонов сослался на собрания рабочих Кировского (бывшего Путиловского) завода и Невского машиностроительного завода им. Ленина. «Теперь вопрос о переносе тела Сталина из Мавзолея Владимира Ильича Ленина коммунисты и беспартийные выдвигают вновь и еще более настойчиво».

«Смелую» инициативу оратора горячо поддержала старая подпольщица, член партии с 1902 года Дора Лазуркина, большевичка, прошедшая через ГУЛАГ: «Вчера я советовалась с Ильичем, будто бы он передо мной как живой стоял и сказал: мне неприятно быть рядом со Сталиным, который столько бед принес партии». Под бурные продолжительные аплодисменты съезд утвердил постановление: «Признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И. В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребление властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина».

Постановочность этого действа Байбакову была очевидна, но он принимал ее как должное. Сидеть в зале с благочестивым лицом, делать вид, что вдумчиво внимаешь ораторам, аплодировать там, где все аплодируют, — таковы были правила игры, которым равно подчинялись и передовая доярка со звездой Героя на плюшевой жакетке, и секретарь ЦК. Он сидел и аплодировал. Но все его наркомовское нутро восставало против этого «исторического решения».

Брошен на «химию»

В марте 1963 года Байбакову в Ростов позвонил Петр Демичев, тогдашний председатель Бюро ЦК КПСС по химии:

— Срочно прилетай в Москву. С тобой хочет побеседовать Никита Сергеевич.

— По какому поводу?

— Я не могу тебе сказать…

«Летел я в самолете и думал, с чем же связан этот неожиданный для меня вызов, — приступает Байбаков к рассказу о своей очередной встрече с Хрущевым. — Трех месяцев не прошло, как меня назначили председателем Северо-Кавказского совнархоза…»

И вот — Москва. Старая площадь. Коридоры ЦК. Кабинет на третьем этаже со стенами, обитыми дубовыми панелями. Нагромождение безвкусных сувениров — моделей спутников, самолетов, паровозов…

Рассказывает Байбаков:

«Хрущев вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу, улыбка тронула его губы, придав липу простодушное выражение. Обменялись крепким рукопожатием. Присели.

— Вы проделали большую работу, — начал он мягко. — Надо вам сюда переходить. Хотим назначить вас председателем Госкомитета по химии.

— Никита Сергеевич, не трогайте меня, — попросил я, — мне там нравится. Тем более что мы образовали региональный совнархоз.

Хрущев пытливо посмотрел мне в глаза:

— Вы что, обиделись, что ли, на меня, когда я освободил вас от работы в Госплане и направил на Кубань?

— Наоборот, спасибо вам. За пять лет я очень многому научился и стал другим человеком. До этого я знал только свои родные нефть и газ, а теперь я знаю, как варят сахар, делают шампанские вина, научился строить…

— Нам ваши заслуги известны, — перебил он меня. — И то, что вы принципиальны, мы тоже знаем. Мы же с вами не расставались. Вы были назначены председателем Госплана СССР, но повели себя не так, как нужно.

— Я вел себя так, как подсказывал мне мой разум.

— Вы что, — спросил с некоторым раздражением Хрущев, — думаете отказаться, что ли?

Он начал сердиться, и я, поблагодарив за предложение, сказал:

— Нет, я не могу отказываться. Если я нужнее здесь, то остаюсь. Но председателем Госкомитета по химии?.. Я же не химик.

— Но вы же нефтяник и занимались добычей нефти и газового конденсата,