Книга Иоанн III Великий: Ч.3 - Людмила Ивановна Гордеева

— поинтересовался как-то Иосиф.

— Конечно, и общее житие в обители тоже ведёт к спасению. Только ныне вижу я, закипает в наших монастырях страсть к обогащению, к наживе, старцы прикупают и принимают в дар новые и новые земли с христианами. Богатства же, насильно от чужих трудов собираемые, не могут быть нам на пользу. Как же мы сможем тогда сохранить заповеди Господни: «Хотящему одежду твою взять отдай и сорочку»? Излишнего не подобает нам иметь. Вся эта суета от делания монашеского отвлекает — от служения Господу.

И снова был Иосиф в душе не во всём согласен с Нилом, но не спорил с ним, лишь слушал, затаив дыхание, ибо тот выстрадал своё мировоззрение, жил в соответствии с ним, имел полное право судить об этом. У каждого своя дорога. Можно спасать себя и ещё нескольких вокруг. Можно спасать многих — тогда, наверное, нужны иные подходы и решения. Их-то и предстоит отыскать самому Иосифу. Возможно, когда-то и он уйдёт в затворничество. Но пока силы его, энергия били через край, и он не желал себе этой монотонной замкнутой жизни, не был готов к ней. Он, конечно же, хотел ощутить, испытать то чувство единения с Господом, о котором рассказывал Нил, и даже начал экспериментировать с дыханием так, как советовал отшельник в момент откровения. Но пока что прогресс был небольшой. Хотя он чувствовал: ещё немного, ещё усилие, и оживут эти строгие глаза на иконах, и охватит душу уже знакомое ему прежде сладостное волнение... А первый добрый знак Иосиф уже получил: он почти перестал вспоминать Февронию, он мог сосредоточиться на молитве, на душе становилось всё легче и легче. Благодатно действовали и поучения Нила, который внимательно следил за гостем, всей душой сочувствовал ему, видя, как тот старается избыть свой грех. Увидев однажды уныние на лице Иосифа, он напомнил ему:

— Скорбь от бесов, ибо они всему злу причина, они творят душу пустую и унылую, некрепкую, нетерпеливую. Грех унывать и думать, что ты оставлен Богом... Известно ведь, что никогда не попустит нам Господь испытание выше силы нашей. Надо терпеть его, ибо в том любовь инока показуется к Богу...

И казалось бы, знал всё это прежде Иосиф, читал, слышал, да в устах Нила даже знакомое звучало весомее, значительнее, изливалось на его душу будто бальзам на рану, и оттаивала она.

Не переставал удивлять паломника и Ефросин, по воле Божией оказавшийся его однокелейником. Он являл из себя, на первый взгляд, как бы иную крайность Нила. Жизнь била в нём ключом, мысль его не стояла ни минуты, но и не текла по руслам, уже проложенным прежними мудрецами, не удовлетворялась перлами из Священных Писаний, не опиралась лишь на доводы святых отцов. Он отталкивался от того, что говорилось прежде, и ставил новые вопросы, искал ответы на них. Почувствовав в Иосифе равного себе по полёту мысли, думающего человека, к тому же убедившись, что тот умеет слушать и понимать, Ефросин азартно излагал ему своё мировоззрение, историю своей жизни.

— Я с ранней юности задумался о том, отчего мир столь несправедливо устроен, отчего, родившись в знатной семье, человек может получить почти всё, что пожелает в этом мире, а бедняк, даже с выдающимися способностями, так и останется рабом... — Ефросин хмурил свой лоб и морщил острый нос. — Я, может, и в монахи пошёл, чтобы меньше видеть этой несправедливости. Да оказалось, что и среди нашей братии равенства не дождёшься. Постригается боярин, земли в монастырь вкладывает, деньги, глядь, и келья у него побогаче, и прислуга у ног вьётся, и от послушаний трудных его освобождают. Как жил дома господином, так и тут живёт.

— Но у вас же общежительный монастырь? — удивлялся Иосиф.

— Для кого общежительный, а для кого и нет, — ворчал Ефросин. — Конечно, в миру несправедливость виднее, чем у нас, тут она понадёжнее под рясами скрыта, не так в глаза пялится. Как-никак здесь более о духовном думается, о жизни вечной, чем в миру... Да кто знает, может, и там, на небе, справедливости нет? Хотя я, по правде сказать, верю, что Господь каждому по делам его воздаёт.

— Вот и хорошо думаешь, и правильно, — поддержал Иосиф временного своего сокелейника.

Они лежали вдоль противоположных стен на широких лавках, укутанные своими тёплыми шубейками. День был воскресный, праздничный. Они только что отслужили литургию в холодном храме, порядком примёрзли, и Нил отправил всех по кельям подкрепиться и отдохнуть. Перекусив, братья легли отдыхать. Хоть в ските и не принято было жить вместе и часто общаться, но гостей поселили в один домик. И потому, что они прибыли ненадолго, являясь представителями иного, общежитийного монашества, и для облегчения их жизни: протопить и поддерживать отсыревший, промерзший дом в жилом состоянии вдвоём было легче. Обоих гостей это устраивало, они испытывали немалый интерес друг к другу и пока не разочаровались. Правда, Иосифа несколько настораживало критическое отношение Ефросина к окружающему миру, его греховное недовольство всем сущим, но это не мешало слушать его и познавать мир с новой стороны.

— Ты знаешь, кто тут прежде жил? — поинтересовался Иосиф, оглядывая толстые бревенчатые стены, забитые паклей и даже слегка отполированные.

— Знаю, я ведь тут часто бываю. Наш инок Венидикт подвизался. Лишь одно лето и выдержал: отшельническая жизнь не всем по зубам. Нынче зимой он вместе с Нилом переселился на время морозов в Кириллов, а назад не захотел возвращаться. Тоска, говорит, заела. Да и правда, тут, случается, за целую неделю словом ни с кем не обмолвишься. Это с тобой что-то Нил разговорился, а так-то он молчун. Все при деле да при молитве. Бывает, заглянешь к нему в келью, а он сидит, чётки перебирает, а глаза не видят ничего, будто в ином мире пребывает...

— А может Венидикт, или кто иной ушедший отсюда, вернуться назад в свой домик?

— Это уж как Нил позволит. Келья после ухода инока по здешним правилам переходит игумену и братии. Захотят — другого поселят, а если пустует, могут и прежнего хозяина принять на его же место. Уж не захотел ли ты тут остаться?

— Нет, сейчас, я думаю, пустынножительство не для меня.

— Небось сам игуменом стать мечтаешь? — прямо в глаз попал Ефросин.

Иосиф лишь улыбнулся про себя, а его собеседник, не дождавшись ответа, как ни в чём не бывало продолжил:

— Мне и отшельничество не по душе,