Книга Фаянсовый череп - Андрей Воронин

Но Мирон-то каков! Ах, Мирон, Мирон… А что, если он обстряпал все это сам? Удалил Светлова из города – наплел ему что-нибудь про звонки с угрозами, про меры предосторожности, про черта с рогами – и, стоило нам уехать, устроил бучу. А в этом охотничьем домике, между прочим, нет ни радио, ни телевизора, ни даже электричества, так что новостей про себя Светлов не узнает, пока ему их кто-нибудь не расскажет. Телефонная связь с ним есть только у Мирона, а он вряд ли станет раздавать направо и налево Димочкин номерок."

Юрий твердой рукой наполнил рюмку и выпил ее до дна – на сей раз вполне сознательно, стремясь забить отвратительный привкус какой-то тухлятины, появившийся на языке после выступления Мирона. Этот привкус скорее всего был воображаемым, но от этого он не становился приятнее. Закусив, Юрий придвинул к себе телефон, закатил глаза, припоминая последовательность цифр, и стал накручивать на диске номер домашнего телефона Игоря Миронова.

* * *

Поднимаясь в лифте к себе на двенадцатый этаж, Игорь Миронов устало думал о том, что полный беготни и треволнений день уже, казалось бы, завершился, а конца заботам все равно не видно. Полчаса назад он расстался с последним из охочих до жареных новостей коллег из конкурирующего издания. Расставание получилось несколько натянутым, если не сказать больше. По правде говоря, к концу разговора у Мирона сильно чесались кулаки, но он знал, что шакал, изловивший его у дверей редакции, только и ждет чего-нибудь в этом роде: при отсутствии реальных фактов за новость сошла бы и битая рожа корреспондента. За плечом у шакала маячил долговязый тип, державший наготове фотоаппарат, и Мирон сдержался, отделавшись стандартным: “Без комментариев”.

Хуже всего было то, что история с якобы имевшим место похищением Светлова нравилась Мирону даже меньше, чем кому бы то ни было. Впрочем, из всех своих коллег он был единственным, кто знал истинную подоплеку событий. Истинную ли? Чем больше Миронов думал об этом, тем сильнее сомневался в своей осведомленности.

Впрочем, выбора у него не было. Это ему ясно дал понять Владислав Андреевич Школьников во время исторической встречи, состоявшейся утром этого сумасшедшего дня в отдельном кабинете нового дорогого ресторана, который совсем недавно открылся неподалеку от Крымской набережной. Владислав Андреевич был краток, ограничившись передачей инструкций: что сказать, куда и к кому конкретно обратиться, как себя вести, на что можно и на что нельзя намекать. “Что за бред?!” – попытался вспылить Мирон. “Может быть, и бред, – ответил на это Владислав Андреевич, – но я не советую вам забывать, что это моя газета, и в ней будет печататься то, что я сочту нужным в ней напечатать. А с вами или без вас, решайте сами.” Мирон для разнообразия заявил, что контрольный пакет акций вовсе не означает безраздельного права собственности. На это Владислав Андреевич с неподражаемой усмешкой сытого вурдалака посоветовал ему опросить своих сотрудников на предмет наличия у них акций “Московского полдня”. “Сколько?” – похолодев, спросил Мирон. “Девяносто три процента, молодой человек, – ласково ответил Школьников. – Так что либо следуйте моим инструкциям, либо прямо сейчас отправляйтесь искать работу. Ваши вещи вам пришлют."

Это был полный нокаут, и Мирон как бывший боксер отлично это понимал. Ему оставалось только валяться на ринге свистком кверху и ждать, когда его унесут в раздевалку. Старый крокодил крепко взял его за глотку. А он-то, чудак, все тешил себя пустопорожними мечтами, надеясь как-нибудь потихоньку прикупить у коллег побольше акций, чтобы обеспечить себе тыл…

"Да наплевать, – подумал Мирон. – Деньгами старик, судя по всему, не обидит, а Светлов благополучно покормит недельку-другую комаров на озере и вернется к работе отдохнувшим и свежим, в отличие от нас, грешных. Да что там – отдохнувшим! Героем он вернется, главной добычей для всех городских репортеров! И к тому же вернувшись, станет богаче на кругленькую сумму в твердой валюте. Кто же от такого отказывается?

Вот только Филатов… Филатову все известно, и это плохо. Другой бы на его месте радовался случаю подзаработать, а этот носится со своей хваленой совестью как с писаной торбой. Ох, будут еще с ним неприятности! Он из тех недотыкомок, которым надо разжевывать самые очевидные вещи, а они, выслушав все до последнего слова, разводят руками и говорят: «Все равно не понимаю. Это же некрасиво!»."

"Только его мне и не хватало, – с досадой подумал Мирон. – А главное, расскажи кому-нибудь – засмеют ведь! Главный редактор популярной столичной газеты грызет от волнения ногти, мучительно придумывая, как бы ему половчее объясниться с водителем редакционной машины! Школьников, например, этого бы просто не понял. Он – Зевс, громовержец, что ему какой-то там водитель? Впрочем, водитель водителю рознь. Мирон некстати припомнил трудовую книжку Филатова и некоторые странные совпадения записей в этом интересном документе с нашумевшими в свое время событиями. Если верить этим записям, Филатов уже не раз имел дело с “громовержцами” различного калибра, и все они горько пожалели о том, что недооценили этого человека.

И что это нам доказывает? Это нам доказывает, что мы с вами в глубоком дерьме, уважаемый господин главный редактор. Сидим по уши и с каждой минутой погружаемся все глубже."

Впервые с тех пор, как Филатов переступил порог редакции, Игорь Миронов пожалел о том, что взял его на работу. Как все было бы просто, если бы на месте Филатова вдруг снова оказался Веригин! Сунь ему баксов триста, он и заткнется. Ухмыльнется гаденько, словно знает про тебя что-то нехорошее, и пойдет в ближайший шалман пропивать “гонорар”…

Лифт конвульсивно содрогнулся, замер и, немного помедлив, неохотно раздвинул створки двери. Выходя на площадку, Миронов заметил, что чертов механизм опять остановился, не дотянув добрых пяти сантиметров до уровня пола. “По пьяной лавочке споткнешься – костей не соберешь, – подумал Мирон. – А скоро этот самоходный гроб вообще начнет останавливаться так, что пол окажется на уровне груди. Стремянку надо будет с собой возить. А еще набор инструментов и запас продуктов на трое суток…"

Вспомнив про запас продуктов, Мирон поморщился. Мысли упрямо вертелись вокруг Светлова, который потихонечку робинзонил в домике у озера, не зная, что его уже ищет вся московская милиция и целая армия доброхотов, готовых грудью встать на защиту свободы слова. “Ой-ей-ей, – подумал Миронов. – Что за кашу я заварил? Школьникову хорошо, он останется за кулисами, а когда все это, не дай бог, откроется, в кого станут швырять камни? Правильно, в Игоря Миронова. А за что? Он ведь нормальный парень, не вор и не бандит, не мошенник даже. Просто бывают, знаете ли, ситуации, когда деньги важнее принципов. Или это только нам кажется, что важнее… Вот Филатову, например, ничего не кажется. Он с детства знает, что такое хорошо и что такое плохо. А кому же, угадайте, придется с ним объясняться? То-то и оно, что не вам…"

«Надо бы позвонить ему раньше, чем он сам меня найдет, – подумал Миронов, подходя к своей двери и вынимая из кармана ключи. – Нападение – лучший способ защиты. Кто сказал? Суворов? Да нет как будто… Наполеон какой-нибудь или Юлий Цезарь. Вот ведь незадача! Фраза у всех на языке, а кто ее первый родил, вспомнить, хоть убей, не удается. Надо заодно у Филатова про это спросить. Он – человек служивый, должен быть в курсе.»