Книга Одержимость - Рамона Стюарт

наступления темноты.

Страха он не испытывал, поскольку в его памяти по-прежнему сохранился сияющий в лучах солнца золотой шар, который, казалось, продолжал гореть где-то высоко у него над головой. Вот когда ему удастся забраться на самую верхотуру и открутить его — но ведь это было всего лишь яблоко, а потому он просто сорвет его, — и яблоко тогда будет светиться и освещать ему обратный путь вниз по лестнице и по улице вплоть до самой гостиницы.

Чуть пошатываясь и спотыкаясь, Фредерик брел вдоль стены, подобно мясной мухе, ползущей по оконной раме, а потом совершенно неожиданно завалился всем телом в дверной проем. Пока он лежал на полу, его вытянутая назад нога нащупала верхнюю кромку лестницы.

А спустя несколько секунд до него донесся звук медленно, но неуклонно приближавшихся шагов — кто-то поднимался по темным ступеням.

Фредерик подавил невольный вздох и поднялся на ноги. Никак нельзя было допускать, чтобы именно сейчас его кто-то застал. Он прошел в дверь и оказался в пространстве, залитым совсем слабым желтоватым светом. Это была все та же Галерея шепотов, редко освещенная лунным светом, которому приходилось сначала продираться сквозь пелену густых облаков, а затем протискиваться сквозь слой пыли, лежавший на окнах собора.

Мальчик колебался. Дверь была только одна и служила она как входом, так и выходом из галереи. Сейчас шаги звучали уже громче, и от них во все стороны разлеталось гулкое эхо. Он кинулся прочь от них, стараясь одновременно держаться поближе к тянувшимся вдоль изогнутой стены скамьям, и производить как можно меньше шума — Фредерик помнил, что каждый звук в этой галерее многократно усиливался.

Все это время он по-прежнему почти не испытывал страха, скорее, лишь острое возбуждение.

Он понял, как долго идти до того места, где еще сегодня днем стояла вся их группа и которое располагалось точно напротив входа на галерею, хотя ему отчасти удалось сократить время, необходимое для покрытия этого расстояния, поскольку, сейчас он передвигался гораздо более быстрым шагом. Добравшись до заветного пункта своего путешествия, он опустился на скамью и, чуть ссутулившись, оперся спиной о стену: ему хотелось сделаться как можно меньше, сжаться в комочек и ничем, даже дыханием, не выдать своего присутствия, поскольку нельзя было исключать, что предательская галерея уловит самый малейший его шорох и, чудовищно усилив его, донесет до ушей невидимого преследователя.

Рваная полоска облака проплыла под луной, словно стянув с нее свою вуаль, и громадные, необъятные фрески, украшавшие купол, неожиданно предстали перед его взором во всем своем могучем великолепии и даже, казалось, приобрели странный стереоскопический эффект. Одновременно с этим стали более видимыми миниатюрные очертания черного прямоугольника двери по другую сторону галереи.

Только сейчас Фредерик увидел далеко внизу, на самом дне бездны собора, мелькавшие то там, то здесь искорки электрических канделябров, над каждым из которых зависал маленький кружочек света, чуть расплывчатый и туманившийся по краям, словно крохотные, широко раскинувшиеся оазисы в пустыне ночи.

Но теперь взор его был почти целиком прикован к небольшому прямоугольнику двери напротив: мальчик неотрывно смотрел на нее — и ждал.

От напряжения в глазах стало чуть двоиться. Сейчас ему показалось, что маленькая вертикальная полоска темного прямоугольника словно отделилась, отплыла в сторону, оказавшись чуть сбоку от косяка. Как и вся дверь, она оставалась полностью неподвижной. Фредерик протер чуть слезившиеся глаза и посмотрел снова. Нет, он не ошибался, в этом не было никаких сомнений: узкая черная тень стояла совершенно обособленно от контуров двери.

Череда проплывавших под луной облаков снова сгустилась, фрески стали почти невидимы, дверь и узкая тень смешались в единое темное пятно, и лишь слабые проблески электрического света далеко внизу сохранили свою былую яркость и прежние очертания.

Мальчик всем сердцем надеялся, что сейчас тень приблизится к двери и пройдет сквозь нее. Он продолжал сидеть в прежней сгорбленной позе, но теперь крепко вцепился ладонями в край скамьи. Тело сотрясала легкая дрожь, однако настоящего страха по-прежнему не было.

Внезапно его сердце скакнуло чуть ли не к самому горлу где-то совсем рядом послышался чей-то голос. Чуть пришептывающий, леденящий голос, в котором за показной вежливостью таилась кипящая злоба — «А теперь, если вы будете любезны пройти сюда…».

Он съежился еще больше, словно стремясь завернуться в самого себя. Теперь это была уже не легкая дрожь — теперь все его тело отчаянно сотрясал страх, подобно серии электрических разрядов, пронзал маленькую фигуру. Боль жесткой лапой вцепилась в его желудок — он машинально прижал к животу обе ладони. Теперь он был уже не в состоянии сдерживать дыхание, оно вырывалось наружу сиплыми, резкими всплесками звука, словно его только что окунули в холодную воду.

Минули, как ему показалось, целые века, пока он сидел, охваченный чувством дикой боли и, объятый ужасом, глядел на светившиеся внизу точки света — далекие, как звезды — и, боясь поднять взгляд на фигуру Скелета, которая сейчас зависала над ним. Он был не в силах заглянуть в эти запавшие глазницы, видеть эту неподвижную белую ухмылку в обрамлении безгубой кромки рта…

Он невольно уклонился от воображаемого прикосновения худой руки.

Рука так и не коснулась его.

Наконец, затянутая облаками луна снова вырвалась на свободу, чтобы брызнуть обильными лучами серебристого света и доказать мальчику, что никто над ним не стоит. Он смотрел перед собой из-под чуть прикрытых век, смотрел на противоположную сторону галереи. Тень по-прежнему не увеличивалась в размерах и все так же стояла на некотором отдалении от двери. Она была настолько неподвижна, что Фредерик на мгновение подумал: а вдруг это вовсе не человек, а просто тень от самого обычного высокого предмета, который он прежде не разглядел? Но вот ему показалось, что она чуть шевельнулась… потом снова застыла на месте, остановилась и встала незыблемо, как воротный столб.

Немногословными, далекими от грамматического совершенства, но все же вполне емкими и доходчивыми словами мальчик пытался сказать себе, что это он сам пугает себя воображаемыми привидениями.

Но нет, этот голос не был плодом лишь его фантазии; он был вполне реален. Наверное, существовало какое-то объяснение всему этому, и любой взрослый мог бы найти его. Ему же самому казалось, что все слова и звуки, произносимые людьми в галерее, начинают, подобно эху, кружиться по ней, совершая один виток за другим, снова и снова, поскольку звук был просто не в состоянии выбраться наружу; это чем-то напоминало муху, которая летала под перевернутой чашей. Но он ожидал, что со временем эхо станет ослабевать, становиться более