Книга Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Все были убежденными лоялистами и еще более убежденными роялистами. Ханна Мертон, другая внучка Барента, держала «фотографии королевского семейства в золоченых рамках… рядом с самыми любимыми снимками родных».

Третья внучка, Харриет, вышла за Джона Уэгга, основателя банкирского дома «Герберт Уэгг и Кº», который теперь входит в группу Schroders. Четвертая вышла за С. Джозефа, коммерсанта из Нью-Йорка.

В «Меняющихся лицах» много болтовни и суеты, одна невестка сменяет другую, приезжая в изукрашенных каретах с ливрейными лакеями, чтобы провести солнечный денек за сплетнями и чаепитием. Там можно прочесть о долгих путешествиях за границей, особенно для того, чтобы отточить образование дочерей. Конечно, их главной целью был брак, но сначала они должны были овладеть одним или двумя иностранными языками, еще их учили вышивке, живописи и игре на фортепиано, невзирая на способности или отсутствие таковых, пению, если позволял голос, и умению устраивать приемы в семейном салоне, которые случались нередко. Их побуждали посещать бедных, но не очень часто и не без некоторых опасений из-за болезней, обычных для бедных районов города. Много времени оставалось для сплетен, обмена секретами, радостной болтовни, приятного флирта. Более суровый мир коммерции, политики и общественных дел оставался сыновьям, но порой врывался и в безмятежную жизнь дочерей. Мы узнаем, что Ханна Мертон, к примеру, была встревожена и озадачена сообщениями об антисемитизме в Европе: «…когда мир все поверял религией, евреев осуждали, поскольку они осуждали христианскую веру; теперь же все и всем предлагают талант и мастерство, и евреи, например в Германии, проявляют несоразмерно большую долю таланта и мастерства, на них открывают травлю».

Но подобные тревоги проносились, словно легкие облака. Главные приятные волнения жизни вращались вокруг семьи и друзей. В 1869 году все пришли в восторг от известия, что Бенджамин Коэн, в двадцать пять лет уже партнер фирмы «Луис Коэн и сыновья», молодой человек с политическими амбициями и способный их осуществить, привлекательный, но не щеголь, собирается обручиться. Но с кем? Информация просочилась: это дочь Ханны Мертон Луиза, внучка Леви Барента Коэна, как и сам Бенджамин.

Ее кузина Мэриан Уэгг, все еще незамужняя, поспешила поздравить ее: «Во-первых, должна сказать тебе, что ты скверная, лживая, лицемерная притворщица, но никогда, ни на единый миг ты не сумела меня обмануть. Я прекрасно понимаю, что значит румянец на щеках молодой дамы при виде или упоминании известного джентльмена, и уже несколько месяцев я предвидела эту печальную участь, которая ожидала тебя или, вернее, этого джентльмена…»

Их отношения оказались не очень счастливыми. Луиза была утонченной и образованной женщиной, начитанной, она интересовалась разными идеями, даже если не могла их понять. Она была интеллектуальным снобом среди снобов денежных, с решительной претензией на ученость. О Бенджамине ничего такого сказать было нельзя.

В 1888 году его выбрали в недавно созданный Совет Лондонского графства, а через четыре года он стал членом парламента от тори от Ист-Айлингтона. У четы был большой дом в Гайд-Парк-Гарденс с дворецким и прислугой, но Луизе не нравились роль хозяйки консервативного политического салона, официальные обеды, бесконечная череда званых вечеров и приемов. По взглядам она склонялась к либералам, и между строками книги ее дочери Ханны чувствуется ее желание освободиться от удушающего мира, которого она была пленницей.

Она нашла отдушину в детях, трех сыновьях и дочери. Все четверо поступили в Кембридж, и Луиза порой проводила у них выходные. У нее также завязались близкие и долгие отношения с Луи де Гленом, молодым студентом, который приезжал к ним в дом приятелем ее старшего сына Герберта и остался в качестве наставника ее младшего сына Артура. Они переписывались после его отъезда, и переписка продолжалась еще тридцать лет.

«Я часто думала, – как-то раз написала Луиза, – что одна из величайших наших потребностей, та, о которой мы взываем молча, упорно, потому что наш зов напрасен, – это потребность раскрыть себя, высказать, что мы думаем, что чувствуем, чего хотим, что мы есть». В «Лицах» нет таких откровений, но лишь довольно банальные наблюдения об увиденном и услышанном: «Я ходила на пьесу Ибсена, и она мне понравилась; леди, которая ходила со мной, была весьма шокирована, пока я не заверила ее, что все это символизм…»

Однако ее cri de coeur[67] был достаточно честен. Это была чувствительная женщина, даже если и не наделенная красноречием, склонная к космополитическим взглядам или по меньшей мере с претензией на них, запертая в упорном провинциализме жизни евреев среднего класса.

В 1897 году Бенджамин приобрел Хайфилдс, сельское поместье в 200 акров в Шореме, возле Севеноукса, и там Луиза наконец-то нашла отраду своей душе. Уже не слышно чеховских вздохов по недоступной идиллии. Луиза с ее детьми так привыкли к поместью, как будто родились там. Ее дочь охотилась с местными лисогонами, ее сыновья служили в добровольческом корпусе Западного Кента, младший был капитаном местной крикетной команды, и Луиза подарила их клубу павильон.

Между тем появились основания тревожиться за здоровье Бенджамина, и в 1901 году он вышел и из Совета Лондонского графства, и из Совета попечителей. Он сохранил место в палате общин, но потерял его во время обвальной победы либералов на выборах в 1906 году. Это событие совсем не помогло ему поправиться, хотя он и мог утешаться титулом баронета, который получил как знак почета, уходя из парламента. Бенджамин умер в 1909 году. Он был убежден, писала его дочь, «что преданность вере была одним из элементов его служения нашей стране». Эпитафия на его надгробном камне на еврейском кладбище в Уиллсдене, пожалуй, хорошо отражает весь его жизненный путь: «Он сделал все, что мог, для своей страны и общины».

Во время войны Герберт и Артур записались в армию, дочь поступила в добровольческую санитарную дружину, а Луиза растила огород для победы[68]. Она продала лондонский дом и редко выезжала из Кента. По словам соседа-землевладельца, это была «самая важная гранд-дама, которую мне доводилось встречать».

Ее старший сын Герберт женился на дочери Генри Беренса; другие дети остались одинокими.

Ханна не была красавицей – немногие женщины из Родни отличались красотой, – но она компенсировала это другими достоинствами. Ханна получила образование в Родинской школе для девочек и кембриджском Ньюнем-колледже для женщин, имела живой, острый ум, мягкий характер и определенные способности к литературе, но среди кузенов всегда не хватало подходящих женихов, а во время войны наступил голод.

Помыслить о том, чтобы связать судьбу с кем-то не из ее класса, было для нее просто невозможно, отчасти и потому, что она редко встречалась с людьми не своего круга, и так же немыслимо было для дочери вице-президента Объединенной синагоги и племянницы ее основателя стать женой иноверца, и, к большому разочарованию матери, Ханна так и не вышла замуж.