Книга Метромания - Ирина Майорова

– Вот тебе вместо пижамы. Это Макса. Она стираная и глаженая. Макс как-то ночевал у меня и оставил.

Андрей был уверен, что заснуть не сможет, и приготовился лежать до утра, уставившись в потолок. Но через десять минут уже крепко спал. Ему снилась Катя. Она шла внутри огромной железной трубы с большим букетом ромашек и что-то напевала. Впереди, метрах в тридцати, в правильном круге виднелось ярко-голубое небо. Там, в своем сне, Шахов никак не мог понять, почему в этом ограниченном окружностью пейзаже нет ни деревьев, ни травы, а только небо и облака? Ведь труба лежит на земле, а не стоит на торце. А если ее поставили на попа2, как же Катя может по ней идти?

Одна

От станции «Маяковская» до Малой Бронной Катя добралась за десять минут. У пруда, некогда звавшегося Патриаршим, потом Пионерским, а потом снова Патриаршим, она вместе с бабушкой бывала несколько раз. Отправляясь в Концертный зал имени Чайковского или Театр сатиры, они всегда выезжали пораньше, чтобы успеть посмотреть на уток, на памятник дедушке Крылову и погулять по аллеям. За прошедшие годы здесь почти ничего не изменилось: те же деревья, те же стилизованные под газовые фонари на чугунных толстых ногах, и дедушка Крылов в окружении героев своих басен. А вот и желтый девятиэтажный дом с вдавленными французскими лоджиями, про который говорил Шахов.

Кате повезло: она подошла к калитке в тот самый момент, когда в нее пыталась протиснуться то ли мамочка, то ли няня с двухместной детской коляской. Катя придержала калитку и вошла следом. Благодарно улыбнувшаяся женщина и не думала задавать незнакомой девушке вопросов.

Место спуска она нашла сразу. Решетка была задвинута не плотно. Катя посветила вниз и увидела сваренную из арматуры лестницу. Протиснув в щель ноги, ступила сначала на верхнюю перекладину, потом – на вторую, третью… Дальше, особенно со снаряжением, было не пролезть. Катя уперлась руками в выступающий над землей край бетонного колодца, поясницей отодвинула решетку еще сантиметров на двадцать. Перевела дух и повторила маневр. Теперь дыра расширилась настолько, что она могла продолжить спуск вместе в рюкзаком.

Она спускалась вниз ступенька за ступенькой, неустанно повторяя две строчки из песенки прошедшего недавно и совсем не понравившегося ей сериала про страшненькую девушку, одним светом в маленьких сереньких глазках завоевавшую сердце первого красавца и отчаянного ловеласа.

«Не смотри…» – одна ступенька,

«не смотри ты…» – вторая,

«по сторонам…» – третья,

«оставайся…» – четвертая,

«такой, как есть…» – пятая…

Привязавшаяся песнюшка никак не соответствовала ни ситуации, ни нынешнему состоянию Кати. Смотреть по сторонам было как раз можно, только взгляд все время упирался в округлую бетонную стену. А нельзя было ни в коем случае смотреть вниз. Такой запрет она наложила, еще находясь наверху, интуитивно поняв, что, нарушив его, легко может запаниковать и погибнуть. А про «оставайся сама собой…» – это даже смешно. Прямо обхохочешься. Оставаясь самой собой, она бы сейчас сидела в своей квартирке и тряслась от страха при одной мысли, что ей придется спуститься… даже не в подземелье, а в метро, где полно людей, где светло, где в будках сидят тетеньки, которые мигом поднимут шум, если кому-то из пассажиров станет плохо, а по платформе ходят милиционеры… Честные и отважные, как Витя Милашкин…

Про милиционеров она, пожалуй, загнула. Это ж они поспособствовали тому, чтобы Макс оказался в подземелье. Только бы с ним ничего не случилось! Только бы можно было больше не скрываться, подняться на поверхность, к людям, к себе домой, к Кате.

Катя сразу заберет его домой, станет кормить, лечить, успокаивать. Она уложит его в чистую постель, сама сядет рядом и будет, хлопая по плечу ладошкой, петь колыбельную. Или положит его голову себе на колени и начнет раскачиваться, баюкая. Когда она в детстве болела, мама всегда брала ее на руки, садилась в кресло-качалку и напевала… Что же она напевала? А, да… «На улице дождик с ведра поливает, с ведра поливает, брат сестру качает…» Макса ей вряд ли удастся устроить у себя на коленях. Эта мысль Катю развеселила, она улыбнулась и отметила про себя, что песенка с призывом оставаться такой, как есть, отвязалась. Зато вдруг откуда-то из глубины всплыли воспоминания о маме. Причем если до сих пор они по большей части были смутными, расплывчатыми, составленными преимущественно из бабушкиных рассказов, то сейчас Катя будто наяву увидела, как они идут с мамой по улице покупать новые пальто. Мама очень хотела, чтоб у них обеих эти демизонные одежки были одинаковые – одной расцветки, одного покроя. Шел снег, наверное, последний перед наступлением весны, и они смеялись, представляя, как будут оглядываться им вслед люди, удивляясь, до чего ж похожи мама с дочкой… А вот мама, довязав шапочку в виде шлема (она назвала ее буденовкой), просит Катю примерить обнову. Шапка оказывается велика, мама расстраивается и никак не может понять, почему так получилось, – она же снимала мерки и пряжу и крючок взяла именно такого размера, как было написано в журнале. Надевает буденовку себе на голову, но та тут же под напором густых, жестких кудряшек взбирается на макушку. Мама снова ее натягивает… Внезапно возникший в голове вопрос застал Катю врасплох: а вот ради мамы или бабушки она смогла бы спуститься одна в подземелье? Сумела бы совладать со своим страхом? Катя попыталась ответить честно, но не смогла…

Нога коснулась ровной площадки неожиданно – Катя даже ойкнула. Сняла со ступеньки вторую, попружинила обеими ступнями и только после этого развернулась и посветила себе фонарем. Она была внутри бетонной коробки, вправо от которой уходил не очень широкий, с низким (однако не таким, чтобы пришлось нагибаться) потолком коридор. Колени сильно дрожали и подгибались. Она стянула с плеч лямки рюкзака и, положив его на пол, присела.

Через минуту Катя поняла, что очень хочет пить. Но, для того чтобы достать воду, надо подняться, расшнуровать рюкзак, достать бутылку, а сил на это не было. И Катя решила, что отдохнет минут десять, а попьет перед тем, как двинуться дальше. Она вынула из внутреннего кармана куртки карту и едва успела ее развернуть, как взгляд уперся в ту самую точку, где она сейчас находилась. Так бывает, когда открываешь газетную страницу и тут же выхватываешь строчку с пропущенной буквой или орфографической ошибкой. Как потом оказывается, единственной на всей странице. В отличие от подавляющего большинства женщин, топографический кретинизм Кате был неведом. Напротив, всевозможные карты она читала не хуже физрука, который был помешан на спортивном ориентировании и поисках древних курганов, в избытке присутствующих в ближнем Подмосковье. В выходные и во время весенних и осенних каникул старшеклассники во главе с Константином Юрьевичем отправлялись в однодневные экспедиции, где Гаврилова, не блиставшая спортивными достижениями, становилась примером для подражания.

Собираясь с силами, она просидела на рюкзаке минут двадцать. Икры ныли так, будто по ним долго колотили палками.

Поднявшись и вытащив бутылку из рюкзака, Катя жадно припала к горлышку и пила до тех пор, пока пластиковая емкость не стала легче вдвое. А ведь, упаковывая рюкзак и решая, сколько взять воды, она пообещала себе, что будет пить по глоточку, – и тогда вторая бутылка перекочевала из сидора обратно на стол. Злясь на себя за легкомыслие, Катя до упора завинтила крышку, затянула кулиску на рюкзаке и быстрым шагом пошла по коридору.