Книга Я за тебя умру - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— …и мамина широкая красная лента в качестве кушака. Одна девушка встала перед солдатами и прочла мое стихотворение.

— Прочтите его, — горячо попросила Джози. — Я с удовольствием послушаю.

Тиб задумался.

— Кажется, я его забыл. Помню только: «Холмам твоим, Линчберг, мы скажем: прощайте».

— Красиво. — Забыв, для чего прощались с Линчбергом его защитники, она добавила: — Как жаль, что вы не вспомните остальное.

Из библиотеки донесся крик и попурри французских восклицаний. В двери появилось несчастное лицо адъютанта.

— Он вырвал ему не только зуб, но и стоматик… Он довел его до смерти.

— Слышишь, Тиб, янки вырвал у него зуб.

— Да? — рассеянно сказал Тиб.

Уош скрылся, и Тиб снова повернулся к Джози.

— Я очень хотел бы написать несколько строк, чтобы выразить восхищение вами.

— Это так неожиданно, — весело сказала Джози.

То же самое могло относиться к ней самой — что может быть неожиданнее симпатии с первого взгляда?

II

Минутой позже в комнату снова заглянул Уош.

— Слышишь, Тиб, нам нельзя оставаться. Только что проскакали дозорные, стреляли назад на ходу. Уезжаем? Этот врач знает, что мы с Мосби.

— Вы уедете без нас? — встревожился адъютант.

— Без вас, да, — сказал Тиб. — Принц может понаблюдать войну со стороны янки. Мисс Пилгрим, я с большой неохотой и грустью прощаюсь с вами.

Заглянув второпях в библиотеку, Тиб нашел принца настолько оправившимся, что он уже сидел в кресле прямо, пыхтя и отдуваясь.

— Вы артист, — уверял он доктора Пилгрима. — После всех этих ужасов я еще жив! В Париже, если у вас отнимают зуб, иногда делается кровоизлияние — и смерть.

Уош позвал из двери:

— Тиб, поехали!

Выстрелы слышались совсем близко. Два разведчика успели только отвязать лошадей, и тут же Уош вскрикнул: «Проклятье!» Он показал на аллею: у дальних ворот за листвой появились пятеро или шестеро федеральных солдат. Уош одной рукой поднял карабин к правому плечу, а другой полез в сумку за патроном.

— Я возьму двух слева, — сказал он.

Они выжидали, спрятавшись за лошадьми.

— Может, не поздно еще бежать? — предложил Тиб.

— Я осмотрел участок. Тут семь изгородей.

— Не стреляй, пока не подъедут ближе.

Цепочка кавалеристов двигалась по аллее ленивым шагом. Даже после четырех лет партизанской войны Тибу было противно стрелять из засады, но он сосредоточился, и мушка его карабина совместилась с серединой груди капрала.

— Уош, готов?

— Когда рассыпятся — прямо сквозь них.

Но удача в тот день не улыбалась армии южан — не улыбнулась и им. Они даже не успели выстрелить. На Тиба обрушилось тяжелое тело и сковало его. Возле уха раздался голос:

— Люди, здесь мятежники!

Тиб повернулся, пытаясь вырваться от доктора Пилгрима, и в это время дозорные северян вынули пистолеты. Уош наклонялся из стороны в сторону, чтобы прицелиться в доктора, но тот все время заслонялся Тибом.

В несколько секунд все было кончено. Уош все-таки выстрелил раз, но северяне окружили его раньше, чем он вскочил в седло. Разъяренные молодые люди стояли перед захватившими их северянами. Доктор Пилгрим резко сказал капралу:

— Это люди Мосби.

То были годы ожесточения на границе. Федералы убили Уоша, когда он попытался выхватить револьвер у капрала и сбежать. Сопротивлявшегося Тиба привязали к перилам веранды.

— Тут есть хорошее дерево, — сказал один из северян, — и веревка от качелей.

Капрал посмотрел на доктора Пилгрима.

— Говорите, он у Мосби?

— Я из Седьмого виргинского кавалерийского полка, — сказал Тиб.

— Вы из отряда Мосби?

— Не ваше дело.

— Ладно, ребята, давайте веревку.

Суровый доктор снова напомнил о себе.

— Не думаю, что его надо повесить, но участие в нерегулярных отрядах поощрять нельзя.

— Иногда мы вешаем их за большие пальцы, — сообщил капрал.

— Так и поступите, — сказал доктор. — Он говорил о том, чтобы меня повесить.

…К шести часам вечера дорога снова наполнилась людьми. Две отборные бригады Шеридана преследовали Эрли в долине, тревожа его арьергард. В столицу снова стали поступать свежие овощи, и рейд закончился, если не считать немногих отставших, валявшихся без сил вдоль роквиллского тракта.

В доме было тихо. Принц Наполеон ждал санитарной кареты из Вашингтона. И тишина снаружи — только Тиб, у которого слезала с больших пальцев кожа, вслух повторял отрывки собственных политических стихов. Когда ничего больше не мог вспомнить, пытался петь песню, широко ходившую в тот год.

Этой ночью в рейд мы пойдем Вслед за серым пером Джона Мосби. Было знаком греха и позора оно — С нами станет символом чести. Мы отнимем у янки коней… Под водительством Джона Мосби.

Когда совсем стемнело, и часовой задремал на веранде, кто-то вышел из дома, кто-то знавший, где лежит стремянка: Джози слышала, как солдаты бросили ее, повесив Тиба. Наполовину перепилив веревку, она вернулась в свою комнату за подушками, потом подвинула под него стол и положила на стол подушки.

Ей не требовался опыт в этом деле. Когда Тиб упал с тяжелым выдохом и пробормотал: «Нечего стыдиться», она вылила на его руки полбутылки хереса. Тут ей стало дурно, и она убежала в свою комнату.

III

После войны есть люди, для которых она закончена, но много есть не примирившихся. Доктор Пилгрим, возмущенный тем, что правительство не поставило Юг на колени, покинул Вашингтон и по железной дороге и по реке отправился в Миннесоту. Осенью 1866 года они прибыли в Сент-Пол.

— Мы уехали из зараженного края, — сказал он. — В Вашингтоне мятежники разгуливают по улицам без малейшей опаски. А здешний воздух никогда не был отравлен рабством.

Примитивный город был похож на большую рыбу, только что вытащенную из Миссисипи и все еще бьющую хвостом на берегу. Вдоль причалов вытянулись карточные домики с двенадцатью тысячами жителей и всем полагающимся — церквями, лавками, конюшнями и салунами. Шагая по мусорным улицам, новоприбывшие уступали дорогу дилижансам, фургонам, бычьим упряжкам и фуражирующим курам, — но встречались и цилиндры, и много слышалось хвастливых разговоров, потому что протянулась сюда железная дорога. Царила атмосфера пьянящей уверенности и сильного возбуждения.

— Тебе надо купить яловые сапоги, — заметила Джози, но доктор Пилгрим был поглощен собственными мыслями.