Книга Хаос и симметрия - Андрей Аствацатуров

Вопрос о человеческом и божьем суде тоже восходит к Достоевскому. Ольгу, скорее всего, будут судить как соучастницу, хотя формально она ни в чем не виновата. Не виновата она так же, как не виноват Митя Карамазов или Клайд Гриффитс. Но сущностно все трое – убийцы, и все трое должны предстать перед судом.

Присутствие этических императивов несколько смягчает то ощущение безнадежности положения человека, которое оставляет рассказ “Косьба”. Возможно, мы получим шанс начать все сначала, но, скорее всего, в мире Сенчина нам просто разрешат произнести последнее слово.

Композиционная симметрия

О рассказе Валерия Айрапетяна “Детство”

Биография Валерия Айрапетяна насыщена событиями и сама по себе может стать предметом эссе, если не целой книги. Мальчиком он стал свидетелем армянских погромов, которые учинили в его родном городе Баку распоясавшиеся хулиганы и националисты. Потом был отъезд, фактически бегство из республики. Семья мыкалась по российским городам и деревням, пока наконец не добралась до Петербурга. Северная столица встретила юношу Айрапетяна и его родственников не слишком гостеприимно – в Петербурге будущий писатель зимой ютился в неотапливаемых деревянных домах, часто ночевал на вокзале или в милиции, куда стражи порядка забирали его за бродяжничество. За годы скитаний и неустроенности Айрапетян сменил, что естественно в такой ситуации, множество профессий и даже успел получить среднее медицинское образование – оно потом дополнится высшим гуманитарным.

Вообще говоря, всякого рода житейских неурядиц у человека, решившего стать писателем, должно быть в меру. В противном случае воображение гасится – все силы уходят на борьбу с окружающим миром. Но это, как правило, происходит с теми, чей талант незначителен, чье воображение готово быстро истощиться. Сильный автор не нуждается в идеальных условиях, вернее, нуждается, но не в такой степени. Происходящее вокруг не отнимает у него времени и сил, не разрушает его, а, наоборот, – обогащает. Здесь жизнь принимается в ее предельной полноте, и все идет в работу: события, люди, детали; все организуется чувствительным мировидением в последовательную систему текстов. Новое не травмирует, оно дополняет прежнюю, вроде бы устоявшуюся картину и находит себе точный способ выражения.

Валерий Айрапетян принадлежит к числу именно таких авторов. Проблему принятия, усвоения нового, проблему трансформации жизненного в эстетическое он сделал основой лучших своих сочинений.

Прошлое для Айрапетяна – богатейшее хранилище образов и событий, как правило, ярких, колоритных, часто экзотических. Но в отношении к ним у него нет щемящей, сентиментальной ностальгии, которая всегда свойственна записным мемуаристам. Айрапетян, подобно Киплингу, Конраду и Джеку Лондону, чей роман “Мартин Иден” сыграл в его жизни важную роль, всегда эстетически дистанцирован от описываемых событий. Он – участник событий, но в то же время их бесстрастный собиратель и наблюдатель. Именно поэтому прошлое в его текстах крайне подвижно; оно способно меняться, разворачиваться в настоящее, открываться новому. Подобная позиция не столь характерна для нынешней русской прозы.

Дистанцированность и сдержанность рассказчика связана с важнейшим свойством прозы Валерия Айрапетяна: умением гармонизировать различные планы текста: социально-бытовой, символико-мифологический, экзистенциальный, психологический. В его прозе ни один из перечисленных векторов не становится доминирующим – все они пребывают в полном согласии. Не такой уж частый случай для современной прозы. Вирджиния Вулф однажды заметила, что литература – тонкий мост, и по нему нельзя пройти, обременившись сразу всем техническим наследием литературы, – что-то обязательно придется оставить. Собственно говоря, мы так и поступаем – усиливаем в каждом нашем тексте что-либо одно за счет другого. Валерию Айрапетяну удалось сохранить и то, и другое, и третье, собрать все планы повествования без ущерба и без риска свалиться с моста. Выбранный им путь требует предельной сосредоточенности, вживания в каждый конкретный образ и сцену, превращения их в нечто многомерное и самодостаточное. Добродетель скорее новеллиста, нежели романиста. Видимо, поэтому Айрапетян – мастер именно рассказов, коих он сочинил немало, и на сегодняшний день – автор всего двух повестей (“Дядьки”, “В свободном падении”).

Герман Садулаев с поразительной точностью определил свойства его прозы:

У Валерия Айрапетяна есть ум и сердце, есть наблюдательность и память, есть отстранение и любовь, есть все для того, чтобы быть писателем большим, серьезным. Но особенно восхищает меня его работа со словом: он мягко трогает, слегка расцвечивает, осторожно переворачивает и в конце бережно укладывает каждое предложение так, как только оно и должно вложиться в непридуманную структуру живого текста.

Я бы возразил против слова “непридуманный”. Рассказы Айрапетяна лишь выглядят непридуманными. Но только потому, что их достоверность есть следствие главного достоинства всякого настоящего писателя – умения сочинять правдоподобно, то есть, сочиняя, следовать логике создаваемой реальности, а не рассказывать, как оно “на самом деле” случилось.

Событийность у него укладывается в правила избранного жанра, а образы внутри жанра формируют живую, динамичную систему. Ощущение “невыдуманности” историй, предложенных Айрапетяном, объясняется, как мне кажется, еще и тем, что реальность его текста очень легко увидеть. Субъективные ощущения рассказчика, его личные мнения здесь всегда предъявлены зримыми, пластичными образами или яркими метафорами. Приведу несколько примеров.

Арсен, проведя на улице пять дней, ничем не отличался от людей, бездомничавших пять лет. На испачканном отекшем лице асимметрично выступали пухлые нездоровые черты. Пропитанные смолью волосы топорщились, как дикий кустарник. На голое тело была накинута грязная куртка, некогда голубые джинсы только местами выдавали свой истинный цвет. Лишенные шнурков кроссовки высунули языки, словно дохлые лошади. (“Брат”)

Мы пошли вверх по дороге, петлявшей, точно придавленная камнем змея. За каждым поворотом открывался совершенно новый и всегда дивный вид: то пышный сад, то пестрая от цветов поляна, то выпуклые животы пригорков, нависшие над дорожными столбцами… (“Убийцы”)

Палату наполнял запах запревших тел, запекшейся крови и сиплое дыхание аппаратов ИВЛ. Покой стоял во всех углах, как наказанный школьник. (“Два мертвеца”)

Пляж Star Beach примыкал одним краем к подножию большого двугорбого холма и имел вид бумеранга. С вершины холма пляж походил на аппетитный натюрморт: мраморная говядина моря примыкала к яичнице-глазунье – белому песку с желтыми вставками зонтиков. Торчавшие из-под зонтов алые лежаки казались стручками красного перца. Два валуна и упиравшаяся в пляж скала напоминали пару картофелин рядом с ржаным кирпичом хлеба. (“Реквием по восточному немцу”)

Айрапетян – наследник определенной линии в истории литературы, традиции Флобера и Мопассана, мастеров зрительной поэтики, и их русских последователей: Бабеля и Олеши.

Эти предварительные размышления помогут нам разобраться в одном из лучших рассказов Валерия Айрапетяна “Детство” (2012). Не случайно он был включен в итальянскую антологию современного русского рассказа.