Книга В огне желания - Кэт Мартин

Присцилла изобразила благодарную улыбку. Рассеянно глядя по сторонам, пока ландо катилось по жалким улицам, девушка размышляла о том, сколь странно повернулась ее судьба. Принимая предложение Стюарта, она, оказывается, не имела ни малейшего понятия о предстоящей ей жизни. Присцилле рисовалось уединенное и несколько идиллическое существование посреди техасской прерии, а вовсе не блеск и великолепие светского общества, не водоворот балов, суаре и раутов. Более того, знай Присцилла, на что идет, она вряд ли с готовностью сказала бы «да».

Такая жизнь была не по ней, совсем не по ней… Однако ничего изменить уже невозможно. «Что сделано, то сделано», – уныло повторяла она себе.

– Если завтра захочешь совершить прогулку, Джеми будет сопровождать тебя. Уверен, он ничего не имеет против, – услышала Присцилла и вернулась к действительности.

– Да-да, я проедусь по городу… с удовольствием.

Нет, положительно это нелепо! Откуда эта смутная тяжесть на душе? Что она означает – ностальгию по прошлому, по далекому, милому и совсем забытому детству? Или это эхо пережитой душевной боли, напоминание о потере? Так или иначе, какое отношение имеет тень прошлого к настоящему? Пора жить сегодняшним днем и навсегда похоронить детские страхи!

Принадлежащий Стюарту особняк располагался на Северной Перл-стрит, неподалеку от Фрэнклин-стрит, и представлял собой двухэтажное здание из красного кирпича, с белыми ставнями и безупречно подстриженной лужайкой перед фасадом.

Архитектура времен короля Георга предполагала непременные лакированные паркетные полы, мраморные камины и прекрасную потолочную роспись. Однако Стюарт решительно вносил изменения во внутреннее убранство помещений в соответствии со своим вкусом и наклонностями. Присцилла повсюду видела английские инкрустированные столики, французские зеркала в вычурных золоченых рамах и, конечно же, персидские ковры. На окнах висели тяжелые бархатные занавеси бордового цвета, по обе стороны входной двери стояли две огромные китайские вазы антикварного вида на подставках розового дерева. Словом, все это впечатляло, хотя Присцилла находила такую роскошь чрезмерной и ненужной.

Однако вслух она произнесла несколько восхищенных фраз, которых, без сомнения, от нее ждали. Показав жене дом, Стюарт проводил ее на второй этаж, к двум смежным спальням, одна из которых предназначалась для нее.

– Встретимся за ужином, ровно в восемь.

Это был очередной едва завуалированный приказ, по Присцилла уже научилась не обращать на это внимания.

– Буду ждать с нетерпением, – чисто механически ответила она, не затрудняясь в выборе слов (как только человек привыкает к банальностям, они сами собой соскальзывают с языка).

Ужинали они в этот день вдвоем. Каждая перемена, будь то жареная цветная капуста, отварной сладкий картофель или свежие бисквиты, сопровождалась все теми же ничего не значащими репликами – это называлось светской беседой. Присцилла рано поднялась к себе и улеглась, едва бросив взгляд на дверь в смежную спальню. Засыпая, она вдруг задумалась, желает ли ее Стюарт физически, хотя бы немного. Иногда его взгляд убеждал Присциллу, что он желает ее, хотя и не так, как когда-то Брендон. Тот испытывал нечто вроде голода или жажды, утолить которые жизненно необходимо, тогда как для Стюарта обладание означало власть, ибо удовлетворяло чувство собственника. Он желал не столько испытать с женой наслаждение, сколько окончательно подчинить ее себе.

Имя Брендон прозвучало в памяти как что-то очень давнее, милое, но утраченное навек. Редко, очень редко позволяла себе Присцилла вспоминать. Однако в такие ночи, как эта, когда клонящееся к закату лето дышало знойным теплом, а ветер нес влагу с реки и густой, душный запах цветущих магнолий, было попросту невозможно не вспоминать те ночи под звездным небом… долгие ласки и минуты безумной страсти…

Что сталось с этим человеком, пробудившим ее чувства и повлиявшим на само восприятие жизни? Закончил он свои дни на виселице или до сих пор гниет в какой-нибудь техасской тюрьме, похожей на крысиную нору? Для такого, как он, последнее даже хуже.

Ощутив на щеках непрошеные слезы, Присцилла глубже зарылась в подушки, обтянутые шелком. На противоположной стене висело небольшое полотно, изображающее стаю гусей, летящую в ненастном небе под дождем – должно быть, к югу. Снова, как и в первый момент в этой комнате, она подумала, что картина понравилась бы Брендону. Он ценил свободу превыше всего, Брендон Траск.

«Прекрати сейчас же, Присцилла! – потребовал внутренний голос. – Поскорее усни и забудь о том, о чем помнить неблагоразумно. Пусть эти воспоминания канут в те же бездонные воды, где утонули воспоминания о детстве».

И Присцилла последовала этому совету. Это было непросто, очень непросто, но все же удалось, и потому она выглядела отдохнувшей и цветущей утром, когда спустилась в гостиную, где ее ожидал рыжеволосый кавалер. Молодой ковбой не удержался от комплимента, увидев Присциллу в элегантном сером платье с черной вышитой отделкой. Направляясь рука об руку с ним к ландо, она чувствовала, что готова. Готова объявить войну любым воспоминаниям, победить их и начать наконец новую жизнь.

– Этот номер не пройдет! – отрезал Стюарт Эган, склоняясь над столом, исцарапанным и покрытым черными отметинами там, где о него тушили сигары. – У тебя, Мак-Лири, есть две возможности: либо ты прекратишь сорить деньгами, как пьяный матрос в таверне, либо полностью свернешь операцию. И выбрать тебе лучше сейчас.

– Что это ты так завелся, а, Эган? Сам себя послушай и поскорее заткнись. Приходишь в мой дом, петушишься, орешь! Я тебе не раб, а ты не египетский фараон. Деньги мои! Хочу и трачу, дьявол меня забери, а тебе не мешаю тратить твои!

– Я человек деловой, уважаемый и обязан жить в соответствии со своим положением. Если бы я не сорил деньгами, это показалось бы странным. А вот у тебя попросту не может быть таких средств, которые ты проматываешь. В конце концов, у тебя нет ничего, кроме вонючего кабака, куда ходит разный сброд. Если не уймешься, люди начнут задавать вопросы и рано или поздно соотнесут твои доходы с грабежами на реке, контрабандой и, может быть, даже с двумя-тремя убийствами. И за тобой придут, Мак-Лири. А что потом? Зная тебя, могу предположить, что язык твой развяжется очень быстро. Охотно верю, что твоя немытая шея страдает по петле, но я-то не хочу из-за этого поставить крест на своих политических амбициях.

– А я отказываюсь влачить жалкое существование, пока ты там, на этом чертовом холме, купаешься в роскоши!

Мак-Лири изо всех сил хватил кулаком по столу, но глухой звук удара и его гневный рев потерялись в общем шуме, ни на минуту не смолкавшем в кабаке, отделенном от споривших только рассохшейся дверью.

– Выпустил пар? Вот и хорошо. А теперь успокойся, – угрожающе бросил Стюарт, и тотчас рука Маса Хардинга как бы случайно легла на рукоятку «кольта». – Кипятиться ни к чему. Я явился сюда, желая прийти с тобой к общему решению.

Стюарт прошел в заднюю комнату не через грязный и продымленный зал, а, оставшись незамеченным, пробрался через дверь черного хода. Был и третий путь – через лабиринт переходов, размытых подземными водами в мягком лёссе холма. Именно там Мак-Лири хранил контрабанду и награбленное. Мало кто из обитателей лачуг Нижнего Натчеза знал о пещерах, а если и знал, то не совался туда, чтобы не заблудиться.