Книга Пациент особой клиники - Себастьян Фитцек

У него даже мысли текли, словно плотная слизь, сводясь, по сути, к одному вопросу: «Что происходит? Почему Рикарда отреклась от него, а Скания покончил с собой?»

Во всем этом, казалось, не было никакого смысла. Только вчера он разговаривал с шурином по телефону, а кроме того, Скания не относился к числу людей, способных на самоубийство. Однако можно ли вообще утверждать, что есть определенный тип людей, предрасположенных к суициду?

Скорее всего, правильнее было бы сказать, что у каждого человека наступает такой момент, когда он начинает разрушаться, отрекаться от самого себя, наносить себе раны и позволяет управлять собой. Или такое утверждение тоже ошибочно?

Единственное, в чем не оставалось сомнений, так это в положении, в котором он оказался: Тилль сам себя засадил, по сути дела, в тюрьму, из которой не было выхода. В клинику, где персонал воспринимал его все более ненормальным по мере того, как он упорствовал в стремлении доказать свою правоту.

Результат предпринятых им действий был очевиден: Беркхофф оказался в безвыходной ситуации. Только вот оставалось невыясненным почему.

Каков был план у этого заговора? Кто мог быть заинтересованным в том, чтобы сжечь за ним все мосты и засадить его в клинику навечно?

В поисках ответов в мозгу у Тилля постоянно стояли и другие вопросы, которые буквально сводили его с ума: «Говорил ли Трамниц правду? Был ли там, за пределами клиники, Макс еще жив? Дышал ли он еще? Плакал или страдал? И кто еще, кроме Трамница, знал об этом?»

Кто были эти люди, что отреклись от Тилля, игнорировали его положение и бросили в аду, который он сам для себя избрал?

Когда фрау Зенгер уложила его обратно в постель, Беркхофф добровольно принял болеутоляющее и снотворное средство, после чего провалился в черную дыру без сновидений, из которой несколько раз выныривал в действительность. Такое происходило настолько часто, что ему стало казаться, будто он не проспал и часа, хотя на самом деле наступил уже полдень следующего дня. В этот момент верхний свет в его палате зажегся, и в палату вошли два человека.

– Седа? – удивленно и едва ворочая пересохшим языком, спросил Тилль, увидев сначала библиотечную тележку.

Его глаза все еще слипались, как будто у него образовался сильнейший конъюнктивит. Именно по этой причине он не сразу заметил второго человека, который занял место Седы, пока та запирала дверь в палату.

– У нас мало времени, – произнес он.

Тилль вытянулся в постели и убедился в том, что его первоначальное предположение оказалось верным – Седу сопровождал Симон.

– Чего вы хотите? – спросил Беркхофф, не узнавая своего голоса.

Возможно, причиной того, что его язык распух и раза в два увеличился в размерах, являлись остаточные явления от действия снотворного, а может быть, ему просто требовалось срочно попить.

– Я принес вам воды, – сказал Симон, словно прочитав его мысли.

При этом чернокожий санитар поднял пятилитровую канистру.

«Зачем столько? Одной бутылки было бы вполне достаточно», – удивился Тилль.

Затем он увидел, как Симон нервно посмотрел на часы, и ситуация окончательно превратилась во что-то нереальное, когда Седа прошептала:

– Мне нужна твоя помощь.

«Все это мне снится, – подумал Тилль. – Я еще не проснулся».

Однако Беркхофф не был в этом убежден, поскольку все его чувства оказались странным образом обостренными, чего во сне быть не могло. Он слышал даже шуршание роликов на тележке, когда Седа подкатывала ее поближе к его кровати, а также ощущал исходящий от женщины нежный запах цветочных духов и видел красноватые прожилки в белках ее темных и наполненных грустью глаз.

– Помощь? – переспросил Тилль.

Если бы он не опасался возобновления головных болей, которые совсем недавно вспыхивали, словно огонь, то наверняка рассмеялся. Более абсурдной просьбы трудно было представить, ведь Беркхофф лежал здесь взаперти и израненный. Он и сам не представлял, как выпутаться из того положения, в котором оказался. Но эта миниатюрная женщина с бледным и хрупким, как у фарфоровой статуэтки, личиком обращалась за помощью именно к нему.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь, но у нас мало времени, – сказал Симон. – Перемещение начнется через несколько часов, а поэтому…

– Минуточку, – прервал его Тилль, оторвав взгляд от Седы. – Что за перемещение?

В ответ санитар указал на окно, которое будто бы занавесили тяжелыми шторами, – такая на улице стояла темень, и заявил:

– Из-за потопа, разверзшегося на улице, поврежден водопровод, что повлияло на водоснабжение лазарета.

«Вот почему он принес канистру», – догадался Тилль.

– Мы все еще пытаемся с нашими запасами в буквальном смысле слова держаться на плаву, – продолжал между тем разъяснять ситуацию Симон. – Но душ и слив в туалетах уже не работают. Воду приходится доставлять вручную. В общем, сложилась неприемлемая ситуация, и поэтому нам придется распределить пациентов по другим больницам.

– А куда переводят меня? – спросил Беркхофф, заметив, как Седа взяла из тумбочки ставший уже ненужным фолиант Джеймса Джойса и положила его на библиотечную тележку.

– Вас? – переспросил Симон. – Никуда. Ваше состояние не столь критично, чтобы мы не могли продолжать лечить вас в третьем отделении. Ведь, по сути, вам требуется только кровать да болеутоляющие средства. До тех же пор, пока душ снова не заработает, воды вам для того, чтобы умыться на скорую руку, хватит.

– А Трамниц? – спросил Тилль и, боясь услышать ответ, закрыл глаза.

– Его точно переводят.

«Нет, нет, такого не может… так не ДОЛЖНО быть!» – мысленно воскликнул Беркхофф, а вслух произнес:

– Но почему? С ним же, в отличие от меня, все в порядке. Я даже имел с ним довольно продолжительную беседу.

– Именно поэтому я и пришла, Патрик, – сказала Седа.

Услышав свой псевдоним, Тилль еще больше впал в отчаяние.

– Не называй меня так, – попросил он.

– Хорошо, если ты так хочешь, – ответила она и, пригладив свои черные как смоль волосы, заявила: – Мы можем говорить откровенно. Я наконец-то собралась с духом и доверилась Симону, рассказав ему, что ты тоже был в палате у Трамница, когда мне пришлось к нему прийти.

– И что?

– Ты подтвердишь это? – судорожно сглотнув, спросила Седа.

– Что ты здесь работаешь проституткой?

– Да, но не только это… – Она стыдливо опустила взгляд в пол. – Я надеялась, что ты подтвердишь, что делать такое мне приходится по принуждению.

Произнеся такое, Седа совершенно растерялась и посмотрела так, как будто внезапно стала совсем маленькой и запуталась не только в своей одежде, ставшей почему-то на много размеров больше, но и в неожиданно разросшейся до невероятных пределов палате. Вязаный мышиного цвета джемпер повис на ней, словно плащ, а рядом с мощным чернокожим санитаром Седа и вовсе выглядела как маленькая беспомощная фарфоровая кукла, которой каждое слово давалось с огромным трудом.