Книга Князь ночи - Жюльетта Бенцони

Она не думала ни о чем, кроме одного: ей надо бежать к тому, кого она любит, укрыться вместе с ним в какой-нибудь горной расщелине, сделать так, чтобы между ней и церемонией обручения встало непреодолимое препятствие. Ибо она знала, что такое возможно. Ее мать в день, когда дочери исполнилось шестнадцать, по настоянию отца, обеспокоенного слишком пышным расцветом девушки, предостерегла ее против неких опасных порывов чувства… безрассудных увлечений… Но никакое влечение не могло быть сильнее того, что вело ее к Жану. Ей уже казалось: она видит меж обросших лишайником еловых стволов его мощную фигуру; вот он широким шагом продирается сквозь кусты, гордо подняв голову… Увидеть его вновь! Обрести возлюбленного! А потом – забыть обо всем!

Иллюзия была такой полной, что она позвала:

– Жан!.. Жан!.. Подожди меня!

Мужчина повернулся к ней и стал приближаться. Гортензия не смогла сдержать стона разочарования, это был всего только Франсуа!.. Но он уже подбегал к ней, преграждая дорогу.

– Мадемуазель! Что вы здесь делаете? Почему вы одна? Я думал…

– Что я еще не могу ходить? Уже могу, как вы убедились, Франсуа! Но там, наверху, ничего пока об этом не знают! Я воспользовалась кухонной ссорой и сбежала!

– Но куда вы хотите податься? Я слышал, вы звали Жана…

– Завидев вас, я подумала, что это он! О Франсуа, отведите меня к нему! Ведь завтра обручение! А я не хочу! Не могу!..

Слезы залили ее лицо, хотя она не отдавала себе в этом отчета. Охваченная неистовым желанием убедить Франсуа исполнить ее самое заветное чаяние, она вцепилась в его кожух и почти повисла на нем.

Франсуа схватил оба ее запястья, оторвал их от своей одежды, но продолжал сжимать в ладонях.

– Помолвка – не свадьба…

– Но вы же знаете, что это почти так же серьезно! Жан обещал, что поможет мне бежать, и ничего не сделал…

– Вы ошибаетесь! Он изо всех сил пытается найти средство вырвать вас из лап этих людей. Мы часами прикидывали, какой тут есть выход. Но вас сторожат лучше, чем в Лозарге. Мадемуазель Дофина желает этой женитьбы так же сильно, как и ваш дядя, а я обманулся. Я никогда не должен был бы доставлять вас именно сюда! Невозможно найти способ, как вам выбраться…

– Но ведь я уже выбралась, вот она я! Так не будем же терять время, Франсуа. Скоро меня хватятся, позовут! Умоляю, отведите меня к Жану!

– Это невозможно!

– Невозможно?.. Но почему?

– Его здесь нет. Он отправился в Шод-Эг. И мне неизвестно, когда он вернется.

– Что он там делает?

– Старый аббат Кейроль при смерти. Он призвал его к себе.

– При смерти? Но тогда…

– Прошу вас, мадемуазель Гортензия, не оставайтесь здесь! Не надо, чтобы нас видели вместе! Если моя хозяйка узнает, что мы знакомы достаточно хорошо, она перестанет доверять мне, и я уже ничем не смогу вам помочь! Возвращайтесь! Я же говорю: помолвка – не свадьба. Когда Жан вернется, он, может быть, найдет выход…

Они оба замолчали, Гортензия со вздохом отвернулась от него:

– Ну, хорошо!.. Если вы говорите, что так лучше, я вернусь. Но прошу вас, Франсуа, не оставляйте меня так долго без весточки… А когда увидите Жана…

Она помедлила, удерживая на устах слова, которые давили на нее так тяжело, будто сковывали навечно.

– Что сказать, когда я увижу Жана?..

– Что я люблю его.

Почти бегом она пустилась к дому. Мадам Пушинка, в последний раз за день обходившая свои владения, поспешила ей навстречу и с самым торжественным видом сопроводила до самого салона. Ее отсутствия не заметил никто.

Однако на сей раз она сочла бесполезным продолжать притворяться недужной, и, когда мадемуазель де Комбер в чепце, слегка сдвинутом набок, вернулась к своему прерванному занятию, она нашла Гортензию стоящей у окна.

– Надо же! – произнесла она, окинув девушку рассеянным взглядом. – Вы уже стоите? И без трости?

– Мне кажется, все прошло…

– Прекрасно, по крайней мере хорошая новость… Я-то опасалась, что придется показывать своим знакомым увечную невесту. Вертикальная поза как нельзя лучше соответствует достоинству…

Достоинству? Увы, именно заботы о его поддержании облекли церемонию обручения в мрачноватые тона. Все произошло весьма торжественно, но отнюдь не празднично, хотя видимость была соблюдена.

В салоне букеты ирисов и белого терновника являли слабое подобие сада, закутанного холодной серой дымкой. Этьен, держась очень прямо и на удивление отстраненно в своем мышино-сером рединготе и пышном галстуке, делающих его выше ростом, надел на палец Гортензии, стоявшей с еще более отсутствующим видом в платье из бледно-розового фая, обручальное кольцо, которое носили все Лозарги с XVI века: сардоникс с выгравированным на нем фамильным гербом – самое неженское украшение, какое только можно вообразить. Благовоспитанное перешептывание и негромкие рукоплескания приветствовали этот жест, после чего будущие супруги выслушали поздравления присутствующих. Затем все направились к накрытому столу.

Сидя рядом с Этьеном в центре стола, украшенного букетиками ландышей, Гортензия ощущала себя на каком-то представлении, притом скорее зрителем, нежели главным действующим лицом. Все было странным в этом собрании неизвестных ей лиц, пришедших поприсутствовать при важнейшем событии в ее жизни, на которое обычно приглашают только самых близких и нежно любимых людей. Удивленный взгляд девушки поочередно останавливался на тех, кто в этот час окружал ее.

Каноник де Комбер в точности соответствовал тому впечатлению, какое должен производить образцовый каноник. Он был невысок, тучен, с розовой, круглой физиономией, свидетельствующей об исполненном терпимости уме и благородном сердце. Он любил господа, людей, цветы, обильную трапезу. Несмотря на отпечаток некой суровости, лежавшей на всем его облике, этот человек излучал добродушие.

Полной противоположностью ему был отец д'Эйди, чья громоздкая фигура в одеянии бутылочного цвета одним своим видом норовила подавить окружающих. Все в нем отличалось яркостью: и лицо, приобретшее с течением времени пунцовый отлив, и живописный язык, блистающий всеми красками воинского красноречия. У него осталась только одна рука – другую он потерял в битве, даже названия которой не мог припомнить, столько их теснилось в его памяти, – впрочем, бравый клирик прекрасно обходился и тою, что ему оставил случай. Просить же помощи у кого бы то ни было он считал унизительным. Именно поэтому мадемуазель де Комбер устраивала так, что ему всегда подавали самый острый нож, не желая видеть, как он дробит и крушит ее розовые тарелки, как это с ним уже единожды случилось. Он слыл большим смельчаком и добрым сотрапезником… по крайней мере когда мог позволить себе это. Но теперешние обстоятельства явно не подходили для увеселений, и он сидел, хмуро насупившись.

Вдовствующая графиня де Сент-Круа оставалась его личным и вечным врагом. Давным-давно они любили друг друга – еще тогда, когда мадемуазель де Соранж походила на нежный асфодель, однако брак между ними был невозможен; со временем их чувство прокисло, как второсортное вино. И теперь, когда лица обоих покрылись морщинами, а волосы поседели, они вели друг с другом нескончаемую войну, немало веселившую окружающих. Ныне графиня имела вид высокой, сухощавой и угловатой дамы с кожей, тона которой никто не взялся бы определить под слоем белой пудры и румян. Но от былого великолепия остались огромные, мерцающие, темные глаза, во время оно, несомненно, умевшие гореть подлинной страстью.