Книга Французов ручей - Дафна дю Морье

Странно было видеть их вместе: слугу в скромной темной ливрее, с маленьким непроницаемым личиком, крохотными глазками и ротиком-пуговкой и хозяйку в нарядном белом платье, с рубиновым ожерельем на шее и пышными локонами, уложенными за уши по последней моде.

Легкий ветерок, влетая в распахнутое окно, колыхал пламя высоких свечей, стоявших на столе, отчего по лицу ее то и дело пробегали быстрые тени. «Да, – думал слуга, – моя хозяйка очень красива и была бы еще красивей, если бы не это капризное и печальное выражение, которое застыло на ее лице, не досада, притаившаяся в складке губ, не легкая, еле заметная морщинка, пролегшая между бровями». Он вновь наполнил ее бокал и подумал о портрете, висевшем наверху, – портрете своей хозяйки, который он мог наконец сравнить с оригиналом. На прошлой неделе, когда он стоял перед этим портретом с одним своим знакомым, тот шутливо проговорил: «Как ты думаешь, Уильям, увидим ли мы когда-нибудь эту женщину, или она навсегда останется для нас символом неведомого?» И, вглядевшись в изображение, добавил с тихой улыбкой: «Посмотри, Уильям, в этих больших глазах прячутся тени. Они лежат на веках, словно кто-то провел по ним грязной рукой».

– О, что я вижу – неужели виноград? – послышался в тишине голос его хозяйки. – Обожаю виноград! Особенно такой – черный, сочный, с матовым налетом.

– Да, миледи, – возвращаясь к действительности, промолвил слуга. Он отрезал одну гроздь серебряными ножницами и положил перед ней на тарелку. Губы его еле заметно дрогнули – он подумал о том, какую новость ему предстоит сообщить друзьям завтра или послезавтра, когда корабль вернется сюда вместе с первым приливом.

– Уильям, – снова обратилась к нему хозяйка.

– Да, миледи?

– Няня сказала мне, что в доме новые горничные. По ее словам, ты нанял их, когда узнал о моем приезде. Одна из них живет в Константайне, вторая в Гвике, а повар совсем недавно прибыл из Пензанса…

– Да, миледи, это так.

– Но зачем тебе понадобилось их нанимать? Я всегда считала – да и сэр Гарри, по-моему, так думает, – что в Нэвроне вполне достаточно слуг.

– Простите, миледи, возможно, я ошибся, но мне показалось, что для пустующего дома их даже более чем достаточно. Поэтому я позволил себе их распустить и весь последний год жил здесь один.

Дона отщипнула виноградину и взглянула на него через плечо:

– А ты понимаешь, что я могу уволить тебя за самоуправство?

– Понимаю, миледи.

– Наверное, я так и сделаю.

Она отщипнула еще одну виноградину и изучающе посмотрела на него. Странное поведение слуги сердило ее и в то же время вызывало любопытство. Нет, увольнять его она пока не будет.

– Ну а если я тебя оставлю?

– Я буду преданно служить вам, миледи.

– Почему я должна тебе верить?

– Я никогда не обманываю тех, кто мне симпатичен.

Она не нашлась что ответить. Взгляд его был по-прежнему бесстрастен, ротик-пуговка крепко сжат, но что-то подсказывало ей, что на этот раз он не шутит, а говорит истинную правду.

– Звучит как комплимент, – наконец произнесла она, вставая из-за стола и ожидая, пока он отодвинет ее стул.

– Это и есть комплимент, миледи, – бесстрастно ответил он.

Дона молча вышла из столовой. Ей вдруг показалось, что в этом странном маленьком человечке, разговаривающем с ней одновременно почтительно и фамильярно, она может обрести надежного и преданного друга. Она усмехнулась, представив удивленное лицо Гарри: «Не понимаю, почему ты церемонишься с этим наглым лакеем? Высечь его – и дело с концом».

Ведет он себя действительно слишком вольно. Что за нелепая идея – распустить всех слуг и жить одному в таком большом доме? Неудивительно, что здесь полно пыли и запах как в склепе. Хотя понять его, конечно, можно – разве сама она не за этим же сюда приехала? Кто знает, может быть, он удрал от сварливой жены или ему приелось тяжелое, безрадостное существование в каком-нибудь глухом уголке Корнуолла, а может быть, ему, так же как и ей, просто захотелось убежать от себя самого? Она сидела в гостиной, перед камином, в котором Уильям недавно разжег огонь, и, забыв про лежащую на коленях книгу, думала о том, что до ее приезда он тоже, должно быть, любил сидеть здесь, среди накрытых чехлами диванов и кресел, и что ему, наверное, очень обидно уступать это уютное местечко кому-то другому. А в самом деле, до чего же приятно отдохнуть в тишине, подложив под голову подушку, чувствуя, как ветерок из раскрытого окна тихонько шевелит волосы, и зная, что ни одна живая душа не нарушит твоего уединения, не потревожит его грубым голосом или чересчур громким смехом, что все это осталось в прошлом, так же как пыльные мостовые, уличная вонь, шустрые подмастерья, грязные кабаки, назойливая музыка, лукавые друзья и отчаянная пустота в душе. Интересно, что сейчас поделывает Гарри? Наверное, ужинает в «Лебеде» с Рокингемом – жалуется на жизнь, накачивается пивом и, позевывая, режется в карты. «Черт возьми, Роки, почему она говорила о птицах? При чем тут птицы, Роки? Что она имела в виду?» А Рокингем, улыбаясь своей недоброй, едкой улыбкой, поглядывает на него узкими глазами и понимающе бормочет – он всегда делал вид, что понимает ее как нельзя лучше: «Да, интересно, интересно…»

Огонь догорел, в комнате сделалось прохладно. Дона решила подняться в спальню, а по дороге заглянуть в детскую. Генриетта лежала, слегка приоткрыв рот, светлые локоны обрамляли хорошенькое, как у восковой куколки, личико; Джеймс сердито хмурился во сне, его круглая смешная физиономия напоминала мордочку мопса. Дона поцеловала его сжатую в кулачок ручку и осторожно спрятала ее под одеяло. Он приоткрыл один глаз и улыбнулся. Дона на цыпочках вышла из детской, ей было немного стыдно: она понимала, что ее примитивная, необузданная любовь к Джеймсу объясняется всего лишь тем, что он мальчик. Пройдет несколько лет, мальчик превратится в толстого, неуклюжего мужлана, и какая-нибудь женщина обязательно будет из-за него страдать.

Войдя в спальню, она увидела, что кто-то – скорее всего, Уильям – срезал ветку сирени и поставил на камин, под ее портретом. По комнате разливался сладкий, пьянящий аромат. «Какое блаженство, – подумала она, раздеваясь, – улечься одной в эту просторную, мягкую кровать и не слышать шарканья собачьих лап по полу, не чувствовать противного запаха псины!» Она посмотрела на портрет, тот ответил ей пристальным взглядом. «Неужели шесть лет назад у меня был такой капризный вид, – подумала она, – такие сердито поджатые губы? А может быть, я и сейчас такая?»

Она надела ночную сорочку – белую, шелковую, прохладную, – потянулась и выглянула в окно. Темные ветви деревьев слегка подрагивали на фоне ночного неба. Где-то внизу, за садом, бежала по равнине река, спеша навстречу приливу. Ей представилось, как бурливые речные струи, напоенные весенними дождями, стремительно врываются в море и, смешавшись с солеными морскими волнами, с силой обрушиваются на берег. Она раздернула шторы – комнату залили потоки лунного света. Она отошла от окна, поставила свечу на столик возле кровати и забралась в постель.