Книга Кошачий король Гаваны - Том Кроссхилл

– Люди скоро начнут замечать, что ты не обновляешь сайт, – заметил папа.

– Я запускаю агрегатор контента. – Кот-тента, если верить моему сайту, где рядом с этим словом висит картинка кота в палатке. – Люди сами могут загружать видео без моей помощи.

Хотя отец, конечно, прав. Если не поддерживаешь сайт не загружаешь новые ролики, не устраиваешь конкурсы или холивары на форуме, – то ты покойник.

– Дело в той девушке, да? – спросил папа. – В Рейчел? У меня случился один из тех приступов онемения, которые что-то часто происходили в последнее время.

Отец принял молчание за знак согласия и уселся ко мне на кровать:

– Да, из-за девушки может голова пойти кругом.

Явно назревала дружеская беседа по душам. Я не особо обрадовался, но, с другой стороны, не мог вспомнить, когда мы с отцом вот так говорили, как два взрослых.

– Все с моей головой нормально. Да, Рейчел заставила меня кое о чем задуматься, но…

– Когда я встретил твою маму, – перебил отец, – то надолго забыл, кто я. Перестал играть в футбол. Стал читать книги. Ходил с ней на поэтические вечера. Я – на поэтические вечера! Мне казалось, я должен все это делать, раз уж встречаюсь с учительницей литературы.

– Мне правда нравится сальса. Это мое.

– У нас ушли годы, чтобы научиться оставаться собой, – продолжил отец, глядя в потолок. – Чтобы понять, что я не обязан любить ее книги, а она – мой футбол. И это нормально.

– Ты прав насчет сайта. Я снова им займусь.

– Иногда мне так ее не хватает, – признался отец.

И тут я понял, что на самом деле разговор не обо мне.

– Я тоже по ней скучаю, – сказал я.

Даже теперь, два года спустя, иногда утром я просыпался и ждал, что услышу, как мама возится на кухне. Даже теперь, увлекшись новой книгой, думал, как она понравится маме. А потом понимал…

Нам пришлось жить дальше. Вот только отец, похоже, мог думать только о том, что было.

До того, как у нее на губах появилась кровь. До предписаний врача. До бесконечных приступов кашля по ночам. До завтраков, тех ужасных завтраков, когда мы улыбались, шутили, болтали о школе, погоде, обо всем и ни о чем. До того, как в дом пришла тишина. Гулкая звенящая тишина.

Я заморгал и прогнал мысль подальше.

Папа тоже вздрогнул, будто очнулся, и подарил мне один из своих фирменных строгих взглядов, которыми пугал безбилетников:

– Так что ты все-таки поосторожнее со своей одержимостью сальсой.

Звучало не очень-то убедительно, но я ответил:

– Стиль, который я изучаю, пришел с Кубы. Может, поэтому он мне нравится. Ну знаешь, вернуться к истокам и все такое.

Это казалось мне хорошим доводом. Папа, нахмурив брови, несколько секунд переваривал услышанное. Потом его глаза вспыхнули, и он соскочил с моей кровати с невесть откуда взявшейся энергией:

– Конечно же ты должен обрести свои корни. Подожди.

– Подождать чего? – слишком поздно спросил я.

Пару минут спустя он вернулся со своим телефоном и маленькой пыльной черной книжкой. Одной рукой пролистал ее, не выпуская сотовый из другой. Я не видел его таким возбужденным с тех пор, как Германия выиграла Кубок мира.

– Это… мамина записная книжка?

– Она просила позвонить, когда ты будешь готов. – Отец наконец нашел нужную страницу и, придерживая ее большим пальцем, принялся набирать номер.

– О чем ты? И кому звонишь?

– Твоей тете Хуаните, – ответил отец. – В Гавану.

– Э… – Как-то все очень быстро закрутилось. – Не уверен, что мне есть что сказать…

– Алло? Алло? – громко заговорил отец по-английски, что ему хорошо удавалось, невзирая на немецкий акцент. Вы меня слышите? ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ? Это Рудольф Хан из Нью-Йорка. Да, НЬЮ-ЙОРКА. Могу я поговорить с Хуанитой? С ХУАНИТОЙ? – Отец отвел трубку от уха, с упреком посмотрел на нее и протянул мне: – Ничего не понятно.

Я взял телефон так, как некоторые берут образчик ленточного червя для изучения. Трогать не хочется, но отказаться грубо.

– Алло?

– Si? Quién e’? Que quiere?[1] – затараторил женский голос на испанском. – Если вам нужен Йосвани, он на улице.

Я с трудом разбирал поток слов. Со смерти мамы мой испанский подзаржавел, а она специально учила меня говорить на чистом кастеллано. В трубке трещало, слова сливались и запинались друг об друга, словно туристы на Таймс-сквер.

– Э, я Рик. Из Нью-Йорка. Сын Марии Гутьеррес Пены. На том конце повисло молчание, даже треск, кажется, притих. В какой-то момент мне показалось, что связь оборвалась.

– Рик? – наконец переспросила женщина дрожащим голосом. – Это ты, сынок? Правда?

– Тетя Хуанита? Как поживаете?

Надеюсь, прозвучало не слишком безлико. Я об этой тете Хуаните впервые слышал.

– Я уже и не думала услышать твой голос, – сказала она. – Так похож на голос Марии в молодости.

– О. – У меня девчоночий голос. Отлично.

– Погоди, я скажу Йосвани. Он не поверит, что звонил его кузен из Нью-Йорка.

Значит, у меня есть кузен.

– Я тоже рад вас слышать.

– Ты должен приехать повидаться с семьей. У нас есть для тебя комната. Горячая вода, ванная, лифт. – Похоже, последним она особенно гордилась.

– Отлично. – Вряд ли у них есть широкополосная передача.

– И цветной телевизор, – добавила она.

Точно нет.

– Свежие фрукты на завтрак: гуайява, плантано, папайя. О, а еще хлеб с сыром и ветчиной.

Картинка начала складываться довольно зловещая. Можно обойтись без яичницы, бекона и блинчиков с черникой, но когда хлеб с сыром и ветчиной указывается в качестве бонуса, пора бежать.

Вот в чем дело: в моей семье Куба была запрещенной темой, и, конечно, я всегда мечтал туда поехать. Каждый раз, как мама металась по гостиной, осыпая бранью очередной поступок Фиделя: «Ноги нашей там не будет, пока этот сукин сын жив!», – я втайне надеялся, что съезжу туда при первой же возможности. Но после смерти мамы мне эта мысль и в голову не приходила. Словно остров потерял всю свою привлекательность, раз больше некому было запрещать поездку.

Или я просто не был готов отправиться туда, где все напоминало бы о маме.

В любом случае, я пока не мог брать на себя такие обязательства. Поэтому поступил так, как всегда делал в подобных ситуациях:

– Звучит заманчиво, тетя. Я правда хотел бы приехать.

– Да? Мы были бы рады повидаться.