Книга Клавдий. Нежданный император - Пьер Ренуччи

Его детство явно не было счастливым. Презираемый и нелюбимый близкими, кроме, возможно, Августа, Клавдий, вероятно, чувствовал себя отверженным с самых ранних лет. Тем более что его, надо полагать, постоянно сравнивали со старшим братом Германиком, которого боги наградили всеми качествами, отсутствовавшими у Клавдия: атлетическим телосложением, неотразимым обаянием, общительностью, красноречием, а также добротой, которой, возможно, младший брат также не был лишен, однако его неприятная наружность мешала ее признать. Позднее он будет со злобой вспоминать о педагоге, которого ему выбрали. Это был варвар, некогда погонявший вьючных животных, которому велели пороть мальчика за малейшую оплошность. В то время педагог был учителем, дававшим начальные знания, но куда более суровым… Поэт Гораций тоже вспоминает о своем педагоге Орбилии, вбивавшем знания палкой; позднее Ювенал расскажет, как его били ферулой по рукам, а Марциал — о ременной плети, которой была выдублена его кожа. Так что Клавдий стал не первым и не последним битым учеником: в Древнем мире телесные наказания были частью образования что в Риме, что в иных местах. Вплоть до недавнего времени они еще применялись и во французской начальной школе. (Вероятно, я не единственный представитель своего поколения, которого драли за уши, шлепали по попе и били линейкой по пальцам, что не мешает мне сохранять о моих учителях прекрасные воспоминания с долей уважения.) Не следует удивляться и тому, что педагог был варваром и бывшим погонщиком мулов. Все эти люди были низкого происхождения, в лучшем случае вольноотпущенниками, но обладали необходимым уровнем образования, чтобы сделаться наставниками. Тем не менее этот, несомненно, был особенно грубым. Его прежнее ремесло, на котором делает акцент Клавдий, позволяет предположить, что обращение со скотом не сделало его добрее. К тому же методы этого человека совершенно не подходили для больного ребенка и не способствовали улучшению его состояния.

Легко себе представить детство без отца, без материнской нежности и с тяжелым на руку «дядькой». Клавдий рос, не зная любви и сострадания. Довольно показателен один случай: став императором, Клавдий предложит сенату кандидата в квесторы, объяснив, что отец последнего в свое время поднес ему холодной воды, когда он лежат больной и хотел пить.

Светоний видит в этом пример необдуманности поступков Клавдия; и в самом деле, он мог как-нибудь иначе мотивировать свое предложение. Но можно ли объяснить лишь легкомыслием, что сын получил такую награду за стакан воды, поданный отцом? Клавдий мог позвать слугу, если хотел пить. Каким бы суровым ни было его воспитание, его никогда не лишали помощи во время болезни. Однако так получилось, что в тот день ему дал напиться не раб, а, возможно, друг семьи, пришедший в гости. И Клавдий навсегда остался ему благодарен. Не столько, думается, за саму воду, сколько за то, как именно ему ее поднесли. Возможно, с ласковым словом, улыбкой, поглаживанием по щеке — одним из тех знаков внимания, которые оказывают детям и которых маленький Тиберий был лишен. Это заслуживает должности квестора, пусть и не напрямую…

Семья, хотя и не щедрая на любовь, позаботилась об образовании Клавдия, который, кстати, оказался способным учеником. Болезнь мешала только его красноречию. Это было досадно, поскольку в Древнем мире риторика была главным из искусств, чем и объясняется внимание Августа к успехам мальчика в этой области. Зато его способности оказались не только нормальными, но даже выше средних. Как все молодые люди своего социального слоя, он изучал так называемые вольные науки, то есть литературу, философию, право, математику, музыку. Эти предметы преподавали на латыни и греческом: не надо забывать, что Империя в большей степени была греко-римской, чем римской, испытывая сильнейшее влияние греческой культуры. Высшие классы римского общества уже давно говорили на двух языках и воспитывались на греческой науке. Клавдий быстро с этим освоился и полюбил греческий язык. Он бегло говорил на нем и считал родным, как и латынь. Умом и сердцем он чувствовал себя в той же степени греком, что и римлянином. Уже став императором, он даже позволял себе в сенате беседовать с греческими послами на их языке вопреки обычаю, запрещавшему обращаться к ним во время официальных встреч иначе, чем на латыни. (Тиберий, например, использовал латынь везде, где только возможно, что в сенате, что в документах.)

Кстати, свои многочисленные труды по истории Клавдий написал именно на греческом. История была его страстью, и надо сказать, что праздность, на которую его обрекли, предоставляла ему необходимое время для занятий этой наукой, позволив стать эрудитом. Его труды, к несчастью, утрачены, но то, что нам известно о его плодовитости, может вызвать зависть у многих авторов. Судите сами: 20 томов по истории этрусков, восемь — по истории Карфагена, 43 — по римской истории, на сей раз на латыни. Заниматься историей Рима его побуждал великий историк Тит Ливий. Изначально Клавдий намеревался осветить период от убийства Цезаря до конца принципата Августа. Сегодня мы назвали бы это Новейшей историей. Но мать и сестра отговорили его от изучения второго триумвирата. Со времен сражения при Акциуме на эту тему было наложено табу, поскольку она была щекотливой для основателя принципата. Август хотел предстать человеком, примирившим римлян, положив конец гражданским войнам. Тот факт, что он сам участвовал в них, пусть даже чтобы достичь мира, противоречил этой лубочной картинке. Официальная история должна была затушевать второй триумвират с его проскрипциями и победоносными сражениями с республиканцами. Она начиналась с Акциума, да и это событие еще надо было представить подходящим образом, то есть извратить его суть, выставив международной войной против Египта. На самом деле это был последний гражданский конфликт, в котором столкнулись уже не сторонники Цезаря и поборники Республики, а сторонники Цезаря между собой: в финал долгого кровавого состязания вышли Октавиан и Антоний. Это была тотальная война между Западом и Востоком, поскольку каждый из двух титанов увлекал за собой часть Империи, вверенной его руководству. Но это событие было еще слишком недавним, чтобы историки опровергали официальную версию об Акциуме как начале римского возрождения. То, что хотела слышать власть, великолепно воспел Вергилий в «Энеиде», показав Октавиана во главе римского народа, сопровождаемого сенатом и оберегаемого римскими богами, в противопоставлении царице Египта и изменнику Антонию, вверивших себя зверобогам и возглавившим варваров со всего Востока. При таком подходе Антоний был лишь второстепенным персонажем, наемником на службе у врага, предателем, которого надо уничтожить вместе с памятью о нем. Кстати говоря, процедура damnatio memoriae (проклятие памяти) как раз и заключалась в истреблении даже следов покойного в коллективной памяти: его имя вычеркивали из официальных списков, его статуи разбивали, его потомкам запрещали носить его имя. Конечно, это символично, но в политическом плане этот человек надолго становился персоной нон грата. А Антоний подвергся этой посмертной каре всего 30 лет назад.

Таким образом, ни период триумвирата, ни личность Антония не были, как мы сказали бы сегодня, «политкорректными» темами. Историческая наука была обязана или быть «политкорректной», или молчать. Антония и Ливилла оказались правы, внушив Клавдию, что ему будет невозможно говорить на эти темы «искренне и свободно». Это было вдвойне запрещено члену императорской семьи, особенно такому, кто, как Клавдий, происходил от Антония… Его труд, однако, имел явный успех, поскольку нам известно от Светония, что его еще читали во II веке.