Книга Крещение Руси. От язычества к христианству - Владимир Петрухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другой — уже восточный — свидетель ранних деяний руси, персидский географ Ибн Хордадбех, рассказывает (в 80-е гг. IX в.), что купцы ар-рус достигают со своими товарами Багдада, где выдают себя за христиан, чтобы их допустили на рынок столицы Халифата: у праведных мусульман не могло быть сношений с язычниками.
Нестор же, летописец, знал, что Аскольд и Дир, убитые захватившим Киев Вещим Олегом, умерли язычниками — в его время еще сохранялись их языческие могилы — курганы.
Иоакимовская летопись
Позднесредневековая традиция о первом крещении Руси
Тем не менее и здесь историки готовы были увидеть свидетельства раннего крещения Руси: при Несторе могила Аскольда находилась рядом с церковью Николы. Первый русский светский историк Татищев (1668–1750) при составлении своей «Истории Российской», использовал не только древние летописные своды, но и позднейшую, не дошедшую до нас Иоакимовскую летопись, приписанную первому новгородскому епископу конца X в. Иоакиму (Акиму) Корсунянину. Ее анонимный составитель опирался на «Повесть временных лет», но приписывал поход Руси одному «Оскольду». Известие Нестора о том, что его могила располагалась у церкви Николы, позднейший летописец истолковал так, что Оскольд был крещен и получил при крещении имя популярного на Руси «Угодника». Но дело в том, что тот же Нестор говорит, что могила Дира располагалась у женского монастыря Ирины, и это уж никак не подходит для реконструкции христианской биографии другого варяжского вождя. Несмотря на это, позднейшая историография подхватила реконструкцию неведомого автора и историю «Аскольдова крещения Руси».
Если вернуться к древним источникам, то нельзя не признать, что исторические факты начального русского христианства с трудом распознаются в патетической риторике двух проповедей (гомилий) патриарха Фотия в описаниях бедствий, которые претерпела столица империи, обращается к библейскому плачу пророка Иеремии о потерянном Иерусалиме.
«Что за гнетущий и тяжкий удар и гнев? Откуда обрушилась на нас эта страшная гроза гиперборейская? разве не из-за грехов наших все это постигло нас? не знаменует ли ужас настоящего страшные и неподкупные судилища будущего? Из-за этого шум брани на земле нашей и великое разрушение; из-за этого выполз народ с севера, словно устремляясь на другой Иерусалим, и народ поднялся от краев земли, держа лук и копье»[7].
Из проповеди можно понять, что враги пришли на Царьград из гиперборейских северных пределов — далее Фотий именует русь «скифским народом», как греки именовали со времен Геродота «северных варваров».
«Горе мне, что я сохранен был для этих бед, — продолжает патриарх, — что мы сделались посмешищем у соседей наших и посрамлением у окружающих нас, что коварный набег варваров не дал молве времени сообщить о нем. Горе мне, что вижу народ жестокий и дикий, безнаказанно обступившим город и грабящим пригороды, все уничтожающим — поля, жилища, стада, жен, детей, стариков, юношей».
Описываемый Фотием набег действительно напоминает поход викингов, бессмысленно истреблявших все живое на захваченной земле. Но за описанием ужасов варварского набега скрывается и тревожная мысль политика о том, как это будет воспринято соседями! Это беспокойство дает себя знать и во второй гомилии на «нашествие росов»:
«Так подверглись мы бичеванию нашими беззакониями, опечалены страстями, унижены прегрешениями и ошеломлены злодеяниями, став посрамлением и поруганием у окружающих».
Это не случайно — соседи не вполне доброжелательно относились к имперским амбициям греков: Иоанн Дьякон описывал поход норманской руси как триумфальный. Но не сторонний наблюдатель волновал Фотия: патриарх получил престол, отстранив при помощи светских властей своего предшественника Игнатия, что дало повод папе Николаю I вмешаться в дела Православной церкви: это было естественно, ведь Фотий именовал себя «епископом Константинополя, нового Рима». Отнюдь не только каноны волновали главу Римской церкви — он мечтал о возвращении под свою юрисдикцию огромного диоцеза Иллирик на Балканах, а потом и о главенстве над недавно (864 г.) созданной болгарской церковью. Дело дошло до разрыва — так называемой Фотиевой схизмы — в отношениях между Римско-латинской и Греческой православной церквами. Николай не преминул в своих письмах напомнить о Божьем гневе, который постиг «богохранимый град»: в письме Михаилу III, отправленном в 865 г., он ехидно замечал, что «не мы, убив многих людей, сожгли церкви святых и предместья Константинополя». Враг ушел безнаказанным, но гнев империи обрушился на Рим, — возмущался папа.
Фотий ответил на эти претензии Рима не самому своему противнику, а в окружном послании патриархам Восточной церкви в 867 г. Перечисление успехов византийской церкви — крещение болгар (притязания Рима отвергались), возвращение в лоно православия армян — завершается главным достижением. «И ведь не только этот народ переменил прежнее нечестие на веру Христа, но и даже сам ставший для многих предметом многократных толков и всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности, так называемый народ Рос, те самые, кто — поработив живших окрест них и оттого чрезмерно возгордившись — подняли руку на саму Ромейскую державу! Но однако и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан, сами себя охотно поставив в ряд подданных и гостеприимцев вместо недавнего разбоя и великого дерзновения против нас. И при этом столь воспламенило их страстное влечение и к вере — вновь восклицает Павел: «Благословен Бог во веки!», что приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием предаются христианским обрядам».
Помимо намеков на оппонентов, использовавших поход руси в целях пропаганды нечестия византийской церкви, в этом риторическом пассаже содержится известие о том, что русь перед походом поработила окрестных жителей. Если верить летописи, этими подданными руси оказались киевские поляне (хотя летописец не говорит о походе этих славян вместе с русью).
В этом месте впервые в определенном историческом, а не агиографическом контексте упоминается византийское имя русских — рос (видимо, так называли себя оказавшиеся под стенами Царьграда «гребцы» скандинавского происхождения, в славянской передаче их имя звучало как «русь»). Но в патетическом изложении Фотия «пресловутый» народ рос вызывает еще одну ассоциацию, характерную для контекста военного набега. Словами пророка Иезекииля Господь угрожает забывшему о нем народу: «Обрати лице твое к Гогу в земле Магог, князю Рос, Мосоха и Тувала». Несметные полчища наездников в полном вооружении, персов, эфиопов и ливийцев, «Гомера со всеми отрядами его, дом Тогарма, от пределов севера» по воле Господней накажут согрешивший Израиль. Эта конница, конечно, не похожа на русских гребцов, но похожи были имена. Еврейское неси-рош было воспринято переводчиками Септуагинты как «князь Рос». Имя Гомера, сына Иафета, отражает имя древних киммерийцев с причерноморского Боспора, чьи конные отряды действительно потрясли весь Ближний Восток в VII в. до н. э., за ними шли скифы — Ашкуз в библейской Таблице народов, жители крайнего севера с точки зрения обитателей Передней Азии. Тогарма ассоциировалась с Арменией и Кавказом — за этими горами и обитали страшные Гог и Магог, слухи о грядущем перед Страшным судом нашествии которых не раз потрясали Европу. Неточность переводчика — в греческом языке нет аналога для буквы «шин», и вместо Рош получилось Рос — стала основой для греческого имени северной страны — Руси и России: уже в X в. византийский император Константин Багрянородный называл Русь Росией. Библейские ассоциации на протяжении всего Средневековья сопровождали имя Руси: когда уже в XVI в. до Европы дошли слухи о зверствах Ивана Грозного, стало ясно — вот он князь Рос, Мосоха (великий князь Московский — к имени Мосоха возводили Москву и позднесредневековые русские сочинения); даже для Тувала нашлась русская аналогия — столица Сибири Тобольск.
