Книга Дом имён - Колм Тойбин

Я велела двум женщинам пойти со мной в опочивальни – привести в порядок мое тело и облачение. Меня омыли со сладкими пряностями и благовониями, а затем помогли выбрать наряд, причесали. Спросили, сопровождать ли меня, но я подумала, что отправлюсь искать супруга в лагере одна, буду выкликать его имя и угрожать любому встречному, если не помогут мне отыскать Агамемнона.

Когда я наконец нашла его шатер, путь мне преградил его человек, он спросил меня, что за дело у меня к Агамемнону.

Я пыталась убрать стража с дороги, и тут появился Агамемнон.

– Где Орест? – спросила я.

– Учится пользоваться мечом как положено, – ответил он. – За ним хорошенько присмотрят. Тут есть и другие мальчики его возраста.

– Зачем ты прислал солдат искать меня?

– Чтобы сообщить тебе, что все вскоре случится. Сначала забьют телок. Их уже ведут в указанное место.

– А дальше?

– А дальше – нашу дочь.

– Назови ее по имени!

Я не знала, что Ифигения шла за мной, и до сих пор не знаю, как превратилась она из плакавшей, запуганной, безутешной девочки в величественную юную женщину, отстраненную, суровую, что шла теперь к нам.

– Нет нужды называть мое имя, – вмешалась она. – Мне мое имя известно.

– Посмотри на нее. Ее ты намерен убить? – спросила я Агамемнона.

Он не ответил.

– Ответь на вопрос, – сказала я.

– Многое должен я объяснить, – проговорил он.

– Сначала ответь на вопрос, – сказала я. – Ответь. А потом можешь объяснить.

– Я узнала от твоей посыльной, что ты намерен сделать со мной, – молвила Ифигения. – Не надо тебе отвечать.

– Зачем тебе убивать ее? – спросила я. – Какие молитвы ты вознесешь при ее смерти? Каких благословений попросишь себе, когда перережешь глотку своему чаду?

– Боги… – начал Агамемнон – и смолк.

– Улыбаются ль боги тем, кто убивает своих дочерей? – спросила я. – А если ветер не переменится, ты и Ореста убьешь? Не для того ли он здесь?

– Орест? Нет!

– Желаешь ли, чтоб я послала за Электрой? – спросила я. – Желаешь ли подыскать имя ее супруга и обмануть ее также?

– Прекрати! – сказал он.

Ифигения двинулась к нему, и он показался едва ли не перепуганным.

– Я не красноречива, отец, – произнесла она. – Вся сила, что есть у меня, – в моих слезах, но и слез у меня больше нет. У меня есть голос, есть тело, и я способна встать на колени и просить, чтобы не отнимали у меня жизнь раньше срока. Как и тебе, мне мил свет дня. Я первой назвала тебя отцом – и я первая, кого называл ты дочерью. Ты наверняка помнишь, как рассказывал, что придет мое время и буду я счастлива в мужнином доме, и я у тебя спросила: счастливее, чем с тобой, отец? Ты улыбнулся и покачал головой, а я прижалась к твоей груди и обняла тебя. Я грезила о том, как буду принимать тебя в своем доме, когда ты состаришься, и как мы тогда будем счастливы. Говорила тебе об этом. Помнишь? Если убьешь меня, значит, то была незрелая греза, и она тебе наверняка принесет бесконечное сожаление. Я пришла к тебе одна, без слез, неготовая. Нет во мне красноречия. Я способна лишь просить тебя простым голосом, какой уж есть, отпустить нас домой. Прошу тебя сжалиться надо мной. Прошу у отца своего о том, что ни одной дочери не должно быть нужным просить. Отец, не убивай меня!

Агамемнон склонил голову, будто обрекли его самого. К нам приближались его люди, и Агамемнон глянул на них беспокойно, а следом заговорил.

– Я понимаю, что тут уместна жалость, – сказал он. – Я люблю своих детей. Люблю дочь – теперь даже больше, увидев ее такой хладнокровной, в полном цвету. Но посмотрите, сколь велика эта армия, что отправляется через море! Подготовленная, отдохнувшая, но ветер не меняется и не дает нам атаковать. Подумайте о бойцах. Пока они тут прохлаждаются, их жен похищают варвары, их земли – в запустении. Любой из них знает, что к богам уже воззвали, и любой знает, что́ боги велели мне сделать. Это не от меня зависит. У меня нет выбора. А если нас победят, не уцелеет никто. Нас сразят, всех до единого. Если ветер не переменится, нас всех ждет смерть.

Он поклонился некоему незримому присутствию перед собой, а затем подал знак двум ближайшим людям следовать за ним в шатер; двое других встали на страже у входа.

Мне подумалось, что, если богам действительно есть дело, если наблюдают они за нами, как им полагается, – они бы сжалились и спешно переменили ветер над морем. Я представила голоса от воды, с пристани, ликование войск, стяги плещут на новом ветру, что позволит их кораблям идти быстро и неприметно, чтоб познали воины победу и увидели, что боги всего лишь проверяли их решимость.

Шум, который я вообразила, постепенно преобразился в крик: Ахилл бежал к нам, а за ним – воины, оравшие оскорбления ему в спину.

– Агамемнон велел мне поговорить с солдатами самому, сказать им, что это не в его власти, – промолвил Ахилл. – И вот я сказал им, а они отвечают, что ее нужно зарезать. Они мне грозили.

– Тебе?

– Говорили, что меня следует забить камнями до смерти.

– За попытку спасти мою дочь?

– Я умолял их. Говорил, что победа в битве, обеспеченная убийством девушки, – победа трусов. Мой голос потонул в их криках. Они не поддаются на убеждения.

Я повернулась к толпе мужчин, что пришли за Ахиллом. Подумала, что, если смогу отыскать одно лицо и вглядеться в него – в лицо слабейшего из них или сильнейшего, – смогу скользить взглядом по всем и заставить их устыдиться. Но никто не поднимал головы. Как ни старалась я, никто на меня не смотрел.

– Сделаю, что смогу, чтобы спасти ее, – сказал Ахилл, но в голосе у него слышалось поражение. Он не назвал то, что сможет сделать – или что сделал бы. Я заметила, что и он потупился. Но, когда заговорила Ифигения, он глянул на нее, посмотрели и остальные вокруг – они вбирали в себя ее образ, словно она уже превратилась в идола, чьи последние слова необходимо запомнить, в фигуру, чья смерть переменит само направление ветра, чья кровь пошлет срочную весть небесам над нами.

– Моя смерть, – сказала она, – спасет тех, кто в опасности. Я умру. Иного не может случиться. Неправильно это – мне любить жизнь. Неправильно это – любить жизнь, любому из нас. Что есть одна жизнь? Всегда найдутся другие. Придут жить другие такие же, вроде нас. За любым вздохом следует другой, за каждым шагом – еще один шаг, за каждым словом – новое, за каждым присутствием на земле – очередное присутствие. Едва ли имеет значение, кто именно должен погибнуть. Мы все будем заменены. Я отдаю себя ради армии, ради отца, ради своей страны. Я встречу свое заклание с улыбкой. Победа в бою будет тогда моей. Память о моем имени проживет дольше многих людей.

Пока она говорила, ее отец и его воины неспешно выбрались из шатра, остальные, что были вокруг, сгрудились. Я наблюдала за ней и не понимала, не уловка ли это: ее нежные речи и голос, приглушенный скромностью и смирением, но достаточно громкий, чтоб его слышали, не ради того ли, что задумала она как-то спастись.