Книга Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все эти соображения я представлял графу [Д. А.] Толстому на днях. Он признал многое верным и уважительным; он признал верною мысль о необходимости не только карать печать вредную, но и усиливать печать благонамеренную, когда она честна; но в виду отклоняемых министром финансов всяких сверхсметных расходов признал неудобным личную инициативу в таких вопросах, хотя бы при сочувствии к ним.
Тогда я сказал графу Толстому, что с его ведома я сам представлю о сем моему Государю, и вот, Государь, я дерзаю представить эти мысли на Ваше благоусмотрение.
Какой бы не был их исход, ничто, кроме смерти, не может помешать бороться до изнеможения за святые убеждения, но Вы не поверите, Государь, как жаль, как ужасно будет жаль упустить для борьбы благоприятную минуту, которая не повторится; в лагере противников начались расколы и смуты; в обществе сказывается реакция в одних и недоумение в других; число пошатнувшихся в вере в либерализм увеличилось, и наконец, Бог помог впервые образоваться у нас кружку тесно сплотившемуся талантливых и благомыслящих людей, готовых идти в бой на арену печати: при таких условиях напор в настоящее время хотя одного издания живого и общедоступного в читающем обществе, с направлением за порядок, за Власть и за церковь может иметь громадное влияние как доказательство усиления печати порядка и как орудие и начало пропаганды, могущей дать в два, три года несколько тысяч новообращенных[19].
№ 4
Всемилостивейший Государь!
Не внидете в эти торжественные по ожиданию минуты в суд с старым Вашим слугою по вопросу: почему дерзаю писать к Вам? Причины – чувства! Они достойны суда милостивого. Прежде всего имею за многое благодарить Ваше Величество!
Во-первых, за милостиво принятое Вами предложение на счет рассылки по 1 экз. издания Истории царствования покойного Государя[21] по волостным правлениям. Два месяца назад все 12 000 экз. были разосланы, и так как у меня от данных мне на пересылку денег остались лишние, то я на оные разослал оказавшиеся нужными сверх 12 000 еще 630 книг.
Во-вторых – за милостивое ободрение меня в смиренном труде моего пера.
В-третьих за то, что дозволили мне быть частичкою того моста, который, с Вашей высоты перекинутый в глушь одного из городов провинции, сделал счастливым одного человека Вашим благодеянием[22]!
За все сие благодарю Вас, Государь, с чувствами, которые слова вряд ли в состоянии выразить!
Но затем еще одно моление, еще одно желание. В нынешнем году минуло, увы, десять лет с того времени, когда я Вас перестал видеть и перестал слышать. В письме, 10 лет назад возвестившем мне мою участь, было сказано: «может быть через несколько лет свидимся». Я ждал этого дня, я просил его у Бога в молитве, но он не приходил. Теперешнее время необыкновенное время; каждое дыхание его будет скоро по благословению Божию, веянием любви, милосердия и радостного всепрощения! В уединении перед торжеством, в говении перед венчанием и помазанием на Царство среди множества чувств и мыслей пройдут перед Вами и года счастливой Вашей юности воспоминаниями, может быть, хотя одно из них заденет и меня; я не был ни злой, ни дурной, ни бесчестный человек, я был жертвою своего дурного характера, но любил Вас как мог, как умел; быть может тогда воспоминания и чувства, среди многих, которым Вы захотите простить вину, которых Вы захотите порадовать отблеском Вашего торжества святого и великого, выделят и меня, свидетеля Ваших юных лет! Права мои на это желанное счастье ничтожны, заслуг у меня никаких, недостоинство мое то же, но в душе голос тайно подсказывает мне, что я как будто дострадался до этого помилования, выстрадал это желанное счастье. Спутнику Вашей весны да будет сегодня всепрощение Ваше теплым и светлым лучом в холодную и одинокую мою осень! Вот о чем дерзаю молить Вас!
Увидеть Вас, услыхать Ваш голос вряд ли должно мне желать. В теперешнее время лучше мне трудиться пока есть силы в моем затворе! Но одного быть может мог бы дерзать желать: чтобы 10 лет назад написанное Вами мне письмо с объявлением мне моей казни не было последним, но чтобы теперь хоть две, три строки от Вас возвестили бы мне Ваше прощение. Никто мог бы об этом не знать. Вы бы могли через К. П. П[обедоносцева] переслать в пакете эти две, три строки в конверте на мое имя. Ни он, ни я об этом не сказали бы никому ни слова! Но Боже мой, как Вы бы меня осчастливили, какой ужасный камень, мучащий меня уже столько лет, свалился бы с души и воскресил меня! Это мечта, это желание, это молитва Вашего старого, жестоко наказанного, крепко страдавшего и всеми силами души любящего Вас и молящегося за Вас – слуги и верноподданного.
К. В. М
№ 5
Всемилостивейший Государь!
Сейчас получил Ваше драгоценное письмо! Благодарю Вас! Благодарю, благословляя сердце, подвинувшее Вас, благословляя руку, написавшую сии строки. Так светло кругом стало, так облило радостью всю душу, так хорошо стало, что передать и выразить мое счастье не могу, поблагодарил Бога в порыве благодарного умиления! И сколько радостей за раз! Из Москвы пришло драгоценное письмо! Оно есть весть о прощении, забвении и мире! Оно возвращает надежду на свидание! Спасибо Вам!
С этим чувством смелее переносишься к Вам, Государь, в эти великие и святые минуты Вашей жизни[23], в Ваше теперешнее уединение и дерзаешь громко думать о том, о чем Вы думаете!
Дерзаешь прийти мысленно и сказать Вам с твердою, все существо проникающею верою в правду своих слов: Государь, много светлых знамений обставляют Ваше трудное на вид шествование по царственному пути, веруйте в оные твердо, и Бог будет с Вами всегда, везде всесильною помощью, чудотворною охраною и источником радостей и счастия Вашего народа!
Трудно передать вкратце, сколько благих последствий сказалось в жизни уже с тех пор, как Вы, осененные и вдохновленные Богом, избрали настоящий путь, соответствующий нуждам России. Та атмосфера слабоначалия, слабоверия и слабовластия, которою дышали сотни тысяч людей в России, стала поразительно наглядно очищаться от миазм, и почти всюду явились во-первых чувство власти и безопасности и смелость говорить за порядок и против безумия политических и либеральных мечтаний. Почва стала тверже у всех под ногами, и воздух стал чище и благотворнее для дыхания. Отовсюду в этот год приходят о том вести самые несомненные. Эпоха начинает переделываться, и ни единое из Ваших действий не осталось без влияния. Зло побеждаться начинает в своем корне, в своих причинах, а это главное; стихии жизни, слагающие разные строи политической жизни, начинают оздоровляться. Люди видимо отвыкать начинают от либеральных звуков и привыкают к звукам порядка и власти. В нашем кругу литературы это явление особенно поразительно и утешительно. То, что казалось немыслимым, то не только случилось, но принесло уже плоды. Два, три действия и проявления власти, и вот уже теперь несказанное смущение и смятение в так называемой печати либеральной. В главных журналах, воспитывавших 20 лет поколения в России – небывалые явления: сильное уменьшение подписки; «Вестник Европы» упал с 8000 до 4000, «Отечественные записки» поговаривают о ликвидации, «Дело»[24] с 10 000 упало до без малого 5000, ни одна газета ярко либеральная не идет; везде в редакциях стали бояться власти Правительства, и все это несказанно важно потому, что обозначает внутренний переворот в России. Везде все просят не реформ, а только власти твердой и спокойной.
