Книга Проходные дворы - Эдуард Хруцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всех взяли ночью. Без стрельбы и осложнений. Действительно, агентуре трудно было выйти на этих людей. Они вели жизнь вполне законопослушных молодых людей. Главарь банды, Митин, работал мастером на заводе, его подручный, Лукин, — студент авиационного института. Остальные члены банды ударно трудились, исправно посещали комсомольские собрания.
Судьба Мишина сложилась вполне удачно. Он поступил на завод, стал высококвалифицированным слесарем. Когда умерла мать, продал дом и уехал в Калининскую область.
Очень долго я не мог понять: почему старые сыщики называли банду Митина последней? После знаменитой амнистии летом 53-го года, которую почему-то называют бериевской, хотя инициатором ее был Маленков, банд в стране появилось немерено.
На мой вопрос так никто и не ответил. Видимо, опера имели в виду, что это была последняя банда времен культа личности. Менее чем через месяц после ее ликвидации умер Сталин.
Последняя банда… Достаточно смешное определение в нашей действительности. И почему-то вспомнилось выступление начальника лагерей ОГПУ М.Д. Бермана на первом слете ударников строительства Беломорско-Балтийского канала имени Сталина.
Он много говорил тогда о том, что именно труд на строительстве канала перековал бывших бандитов, воров, проституток и вредителей. Пройдет время — и труд в лагерях ОГПУ превратит всех преступников в строителей социализма. И через несколько лет с преступностью в нашей стране будет покончено. Завершил он выступление словами:
Вот он и летит… Только куда?
Уж рельсы кончились, а станции все нет.
Тюрьма эта была элитная. В ней сидели только «социально близкие». По сто шестнадцатой пополам — так у блатарей называлась 58-я статья — сюда не отправляли.
Конечно, может показаться странным, но Таганка являлась нашим криминальным символом тех лет.
Ее разрушили, а память о ней живет в неведомо кем сочиненной песне.
Включаю телевизор. На экране кандидат в президенты, сын юриста, голосом, «лишенным приятности», выводит грустную песню старых московских ýрок: «Таганка…»
Включаю радио, на волнах неведомой станции неплохой певец с надрывом сообщает озверевшим от жары соотечественникам:
Наверняка в мире нет больше такой страны, как наша, — страны, где уголовная «феня» так органично вошла в речевой строй современного языка.
Нигде с таким упоением не поют блатных песен. И не только пацаны под гитару в подъезде, но и траченные жизнью интеллигенты на своих застольях.
И везде — «Таганка».
Думаю, что ворам в законе надо сброситься и восстановить тюрьму как памятник воровского эпоса. Сейчас многое восстанавливают, что разрушали раньше. А здесь — символ блатной идеологии. Он вполне может стать основой бандитской национальной идеи.
Потому что ни в какой другой стране, кроме нашей, вероятность попасть в «зону» не жила в каждом гражданине — независимо от его положения в обществе. А песни и язык тюремного мира были своеобразной профилактической прививкой.
В 1934 году на прилавках магазинов появился коллективный труд тридцати шести писателей во главе с Максимом Горьким: «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина».
Из аннотации к книге следовало, что на ее страницах читатели увидят «типы руководителей стройки, чекистов, инженеров, рабочих, а также бывших контрреволюционеров, вредителей, кулаков, воров, проституток, спекулянтов, перевоспитанных трудом, получивших производственную квалификацию и вернувшихся к честной трудовой жизни».
Надо сказать, что книга эта была написана по личному распоряжению Генриха Ягоды.
Работали над ней лучшие перья советской литературы: Борис Агапов, Сергей Буданцев, Евгений Габрилович, Михаил Зощенко, Вера Инбер, Валентин Катаев, Алексей Толстой, Виктор Шкловский, Бруно Ясенский.
Поэтому сей коллективный труд получился ярким и убедительным.
ОГПУ ставило перед писателями главную задачу — читатель должен понять, что труд в ГУЛАГе не уничтожает, а перерождает преступника.
Точку в этой идеологической кампании поставил сам Сталин, объявив, что в СССР навсегда покончено с преступностью.
Это заявление вождя должно было успокоить инженера, вернувшегося с работы в обворованную квартиру, или бухгалтера, раздетого уркаганами в темной подворотне.
С той поры ни в кино, ни в книгах, ни в газетах не появлялись уголовные сюжеты. Не существовало у нас преступников — и все дела.
* * *
Дом наш — единственный кирпичный пятиэтажный — стоял в плотном кольце одноэтажных и двухэтажных домишек Кондратьевских и Тишинских переулков. Здесь бушевал Тишинский рынок. Сейчас это небольшой пяточок, огороженный забором. А тогда человеческое море захлестывало все близлежащие улицы и выплескивалось к Белорусскому вокзалу.
На территории этой существовала своя иерархия, а ее представители узнавались даже по некой форменной одежде.
Ниже всех стояли уголовные солдаты-огольцы. Они ходили в темных кепках-малокозырках, в хромовых сапогах, именуемых прохорями, сбитых в гармошку, под пиджаками непременно — тельняшка, белый шарф на шее и, конечно, золотой зуб-фикса. Они были особо опасны для нас, мальчишек. Могли запросто отобрать продовольственные карточки, если тебя родители посылали в магазин, снять шапку, изъять билеты в кино.
Они шныряли по рынку, выполняя указания солидняка — местного ворья. Сегодня, когда вижу новых волонтеров уголовного мира, в кожаных куртках и плотных брюках с напуском, я тут же вспоминаю огольцов с Тишинки.
В Москве гремели первые салюты, а в нашем доме грабили квартиры, грабили и соседние магазины, и склады.
Нет, это делали не мальчики в малокозырочках — другие, совсем другие люди занимались этими делами. Один из них жил в нашем доме. Здоровый, мордастый, летом он ходил в светлом коверкотовом костюме, с двумя медалями и двумя нашивками за ранение на лацкане.
…Впервые я их увидел летом 43-го — троих шикарно, не по военному времени, одетых молодых мужчин и двух красивых девушек с ними.
Они шли по двору. На груди мужчин серебрились медали, а у одного был даже орден Красной Звезды. Зимой они ходили в фетровых бурках и кожаных пальто.
По сей день у меня вызывают смех наши фильмы с грязными, плохо одетыми бандитами. Не знаю, как другие, но наш Мишка Монахов был законодателем мод в районе. Мы, пацаны, обожали его: он щедро угощал нас папиросами и шоколадом. К тому же огольцы с Тишинки боялись трогать соседей Монаха. Он держал за нас «мазу» — так это называлось раньше. А однажды утром я увидел, как двое здоровых онеров волокли его в машину. Серый пиджак был разорван, синевой наливалась правая половина лица. Когда его вталкивали в «эмку», он подмигнул мне разбитым глазом.
