Книга Лучи уходят за горизонт. 2001-2091 - Кирилл Фокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алессандро спустился по узким ступенькам: на потолке мерцала одинокая лампочка, так что визор вышел из ночного режима. Алессандро увидел просторный тёплый подвал, в дальний угол которого забились три ребёнка и несколько женщин. Они были закутаны в тёмные одежды, и Алессандро не сразу понял, сколько их. Сверху из протекавшей трубы капала вода, набираясь в лужу у другого угла — там стоял грубо сколоченный деревянный стол, на нём валялись грязные бинты, стояли кастрюля с водой, электрическая плита и ржавый чайник. Женщины смотрели на Алессандро, и он, не спуская с них дула автомата, внимательно оглядел комнату.
Бомб или оружия он не увидел, разве что… Женщины забивались в угол, но не кричали. Они зажимали рты детям, у которых были широко раскрытые, испуганные глаза.
— Поднимите платки! — сказал Алессандро по-английски. Нужно убедиться, что все они — действительно женщины. Нужно увидеть их лица. — Поднимите платки! Медленно! — повторил он на панджаби.
Он держал указательный палец на спусковом крючке и потихоньку выжимал свободный ход. Женщины пытались исполнить его указание — одна из них оторвала руку ото рта своего ребёнка, и тот завопил. Женщин было четыре, одна из них лежала прямо на полу, растопырив ноги. У неё на лице не было повязки, его искажала гримаса, она злобно смотрела на Алессандро, но молчала, стиснув зубы. Одна из женщин ударила кричащего ребёнка, и крик перешёл в плач, остальные дети молчали, женщины подняли платки.
Алессандро увидел утомлённые и некрасивые перепачканные лица. Они покорно смотрели на него. Вдруг у женщины, которая лежала на полу, вырвался стон, она затряслась, Алессандро перевёл на неё автомат и пригляделся. Она рожала. Это не гора одежды валялась на ней, это выпячивался её живот. Она еле сдерживалась, её тело дрожало, и одна из женщин крепко сжимала её руку. Роженица продолжала стонать. Женщины молчали, а Алессандро стоял, нацелив на них автомат.
— Что у тебя там за куча дерьма? — раздался в ухе голос командира.
— Трое детей и четыре женщины, одна из них рожает, — отозвался Алессандро.
Роженица вскрикнула, другая резко взглянула на неё и прижалась к стене. Роженица откинула голову назад и открыла рот, другая зажимала ей рот, и из-под её ладони стекала слюна. Ткань на растопыренных коленях роженицы натянулась, задралась, и в полутьме подвала этого перекошенного грязного дома, где дрожащий свет одинокой лампочки отражался в лужице, собравшейся между ног роженицы, Алессандро показалось, что он увидел склизкую и окровавленную головку ребёнка. Роженица тужилась, напрягшись всем телом, зубами кусая ладонь, сдерживая крики. Дети непонимающе смотрели и жались к матерям.
— Никакого дерьма там нет?
— Нет… — Алессандро запнулся. — Нет.
— Бросай тогда своих шлюх и бегом к группе! Что ты там завис?!
— Иду! — сказал Алессандро.
— Беги! — командир вдруг хохотнул. — Рожающих не видел? Не дай бог ещё увидишь!
— Бегу! — повторил за ним Алессандро. Он отступил назад к лестнице, не сводя прицела с женщин. Он боялся повернуться к ним спиной. Ещё несколько секунд простоял, направив на них автомат. Услышал слабый сладковатый запах, пробившийся сквозь пыль и вонь. Схватки у роженицы продолжались, но все женщины внимательно смотрели на него. Алессандро резко развернулся и взбежал по лестнице.
Визор вернулся в ночной режим, и на тактической карте Алессандро увидел, как далеко продвинулся его отряд, пока он в ступоре смотрел на ребёнка, появляющегося из расширенного влагалища той неопрятной и некрасивой женщины в подвале. Он вспомнил, зачем он здесь: идёт охота, и подонок, из-за которого погибали невинные люди, мерзкий террорист, который прикрывается такими вот несчастными женщинами, обвешивает маленьких и рождённых в таких помойках детей бомбами, отправляет их на смерть, — этот подонок ещё жив, но ненадолго, и Алессандро готов поклясться, что тварь уже чувствует приближение своего конца. Гончие несутся по его следу, и они не остановятся, пока не разорвут эту мразь на части, пока не оторвут ему голову и не поднесут хозяевам на блюдце. Очень скоро на их визорах появится красная отметка — первоочередная цель, и как только её местонахождение будет определено, шансов на спасение не останется. Это случится, так или иначе, но пока красной отметки на визоре нет, нужно бежать, как приказал командир, взять след по запаху страха, учуять слабость, рвануть туда, обнажив клыки…
Алессандро вернулся к выполнению задания, на время забыв про роженицу; но как только они добрались до подонка и, сперва прострелив ему колени, по приказу командования довершили дело очередью в голову, размозжив череп и аккуратно собрав в санитарный мешочек осколки, как только погрузились обратно в вертолёты и полетели обратно на базу, как только Громила включил в наушниках Вольфганга Амадея Моцарта и откинулся на стенку, закрыв глаза и отдавшись «Реквиему» (он всегда слушал его после, но никогда — до операции), Алессандро вспомнил женщину и её ребёнка.
В тот же час, на расстоянии четырёх тысяч километров от восточных окраин Пакистана, где штурмовой отряд специального назначения войск Евросоюза выполнил свою задачу, погрузился в вертолёты и поднялся в воздух, Нам Туен услышал слова, вернувшие его к жизни.
— Вы свободны, — сказал ему начальник тюрьмы, упитанный коренастый человек с большими бухгалтерскими очками на круглом и рыхловатом лице. Нам Туен иногда думал, что это лицо, если встретить его в обычной жизни, на улице или в магазине, показалось бы добродушным и наивным, даже смешным, но здесь… в этих забавных очертаниях таилась угроза, а из-под очков выглядывали поросячьи глазки садиста.
— Спасибо, — ответил Нам Туен. Он сидел напротив начальника тюрьмы, отделённый от него широким столом из красного дуба. На столе перед начальником тюрьмы лежали какие-то документы. Их, видимо, привёз чиновник, стоявший возле окна и любовавшийся пейзажем. Нам Туен по костюму и по манере держаться определил, что этот чиновник из Китая, а не из Северной Кореи, что внушало одновременно и надежду, и страх. Иероглифы в документах вроде бы тоже китайские, Нам Туен их видел, но никак не мог сфокусировать зрение и прочитать, что именно написано. Глаза и раньше подводили его, а в последние три года из долгого десятилетия, проведённого здесь, в секретной тюрьме Китайской Народной Республики в Западно-Корейском заливе, на островах Блонд, в компании северокорейских надзирателей, он и вовсе стал терять зрение, переживая по ночам в душной темноте камеры, что вскоре ослепнет.
Но вот он сидит напротив начальника тюрьмы и сквозь распахнутые окна его кабинета видит безоблачное небо и яркое солнце, видит, как свет отражается на водной ряби, видит пикирующих за добычей чаек.
— Ваш адвокат прибыл вместе со мной. — Китайский чиновник развернулся к Нам Туену. — Он ждёт вас внизу, на корабле. С вас сняты все обвинения. Осталось решить несколько формальностей, и мы с вами тотчас же отправимся в Далянь.
— Спасибо, — повторил Нам Туен. Ничего не произошло. Внутри у него нарастала странная лёгкость, словно кандалы сняли не с рук и ног, а с души, но она осталась подвешенной… «Что угодно, — мечтал он, — только прочь отсюда. Что угодно, какие угодно условия, только прочь отсюда, прочь! Прочь от этих холодных стен и душных коридоров, от одиночных камер и решёток, от солёного морского ветра, от этих камней и далёких, исчезающих в тумане огней с дальних берегов… Я ждал так долго, что угодно, я сделаю всё что захотите, неужели наконец свершилось, только бы это была правда, только бы не обман, не сон…»
