Книга От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен

Неразрешенным остается вопрос о неизбежности (и привлекательности) западного пути развития для России. Здесь господствует евроцентристская концепция: подразумевается, что индустриализация — преимущественно европейский феномен, который рано или поздно предстоит пережить всем государствам Европы. Начало этому процессу положила Великобритания в XVIII в. К 1850 г. он распространился на северо-западные регионы европейского континента, а к 1900 г. достиг южных и восточных европейских государств. Коммунисты полагали, что их деятельность ускоряет развитие страны, антикоммунисты же считали, что революция 1917 г. затормозила процесс роста, который возобновился после событий 1991 г. Никто не предполагал, что за пределами границ Европы возможен экономический рост, и судьба России зависела от того, как ее классифицируют. Обе стороны ожидали, что Россия станет точной копией Запада, поскольку считали ее принадлежащей к европейской части. Коммунисты на самом деле предполагали, что это будет улучшенная версия западного пути.

Некоторые аргументы в защиту этой модели можно найти в статистике мирового дохода с 1800 г. В Европе происходило сближение позиций стран по этому показателю, и ее развитие шло куда более быстрыми темпами, нежели развитие большинства других регионов мира. Конечно, определенные сомнения возникают при упоминании выдающихся достижений Японии в этой области, однако эти сомнения можно развеять, если выделить определенные «европейские» аспекты японского пути, которые отличают Японию от остальных стран третьего мира, — те черты, которые марксисты называют «западным феодализмом», а сторонники Вебера именуют «духом капитализма». Споры о классификации России можно вести бесконечно. Однако существуют веские аргументы в пользу ее принадлежности скорее к неевропейскому пространству. И на это указывают объективные данные.

Среди них, во-первых, следует отметить уровень дохода в XIX в. Как уже упоминалось в предыдущей части, в странах капиталистического ядра региона и прилежащих к нему государствах уровень дохода в этот период достигал 1200 дол. США на душу населения. В странах Средиземноморья и скандинавского периферийного региона данный показатель составлял 1000 дол. или превышал эту цифру. Россия же только вышла на отметку в 750 дол. на душу населения, в то время как в остальных странах мира доход был еще меньше.

Вторым аргументом является структура экономики страны. Так, в 1928 г. богатые капиталистические страны обладали значительно более развитыми экономическими системами. В странах западноевропейского «ядра» доля населения, вовлеченного в сельскохозяйственную отрасль, составляла около 25 %, а в прилежащих государствах эта цифра колебалась у отметки в 20 %. В наиболее отсталых регионах Европы — Средиземноморье и северная периферия, — которые в недалеком будущем должны были догнать западных лидеров, показатель занятости населения в сельском хозяйстве достигал 50 % от общей численности населения. Эти данные демонстрируют существенное снижение доли населения, занятого в сельском хозяйстве, по сравнению с показателем в 75 %, который является характерной чертой экономики, находящейся на досовременном этапе развития[5].

За пределами ОЭСР лишь несколько стран смогли достичь существенного улучшения ситуации. В большинстве стран доля населения, занятого в сельскохозяйственном секторе, составляла около 3/4. Схожая ситуация наблюдалась и в Российской империи в 1913 г. Стагнация промышленности, возникшая в результате событий гражданской войны 1918–1921 гг., привела к резкому росту сельского населения, и к 1926 г. эта цифра составляла уже 82 % от общей численности населения страны (Дэвис. 1990, 251). Соразмерно уровню дохода в этих странах, который в тот период был значительно выше, в Аргентине, Чили, Венесуэле и Чехословакии доля сельскохозяйственной отрасли была существенно меньше.

Третий аргумент заключается в огромной разнице между демографическими ситуциями в бедных и богатых странах. Широко известно исследование Хайнала (1965) о различиях в семейных структурах европейского и неевропейского типов. Четкие контуры этих типов проявились в данных переписей населения около 1900 г. В европейском семейном типе среднестатистическая женщина впервые выходила замуж на пороге своего тридцатилетия, причем достаточно большое количество женщин не заключали браков на протяжении всей жизни. В свою очередь, неевропейский тип характеризовался ранним вступлением женщин в брак — в большинстве случаев до достижения ими 20-летнего возраста. При этом практически все женское население стран с неевропейским типом семьи состояло в браке. И это отличие играет крайне важную роль: помимо своей культурной значимости такой семейный тип означал высокий коэффициент рождаемости и соответственно более высокие темпы прироста населения по сравнению со странами с преобладанием европейского семейного типа.

Возникает вопрос: к какой группе следует относить Россию с учетом данного аспекта? С географической точки зрения граница представляла собой линию от Санкт-Петербурга до Триеста. К северу и западу от этой линии доминирующим типом была европейская семья, в отличие от южного и восточного направления, где преобладал неевропейский семейный тип. Следовательно, можно сделать вывод о том, что территория Российской империи, за исключением Балтийской и Польской провинций, принадлежала непосредственно к региону неевропейского типа. Важно подчеркнуть, что в соответствии с этим критерием центральная славянская часть государства наряду с Центральной Азией и сибирскими землями была неевропейской. А это означает, что с точки зрения демографических особенностей правы были славянофилы, по мнению которых Россия не являлась частью европейского региона.

Господствующая историографическая традиция приписывает высокий уровень рождаемости в России исключительно институтам русского общества, особенно выделяя при этом роль сельскохозяйственных земель крестьянской коммуны, — территориям, которые время от времени подвергались перераспределению между членами коммуны для уравнивания земельных владений. Как следствие, многочисленные семьи оказывались в более выгодном положении с этой точки зрения. Более того, большое количество детей обеспечивало увеличение семейного состояния, поскольку при очередном разделе земель им доставался больший кусок владений (Гершенкрон. 1965, 755; Павлорский. 1930, 83; Виолин. 1970, 92; Хир. 1968; Хойнацка. 1976, 210–211). Эту общую точку зрения в своей работе исследует Хок (1994). Анализ, приведенный в гл. 6, показывает, что большие семьи в российском обществе явились следствием традиционных патриархальных ценностей, аналогичных тем, которые привели к возникновению многочисленных семейных кланов во многих бедных неевропейских государствах.

В XX в. страны с преобладающим неевропейским семейным типом пережили демографический взрыв — резкий рост численности населения, который подорвал усилия по развитию их экономик, а также стал одним из факторов растущей разницы в уровнях дохода в пересчете на душу населения. Таким образом, если в качестве критерия классификации рассматривать демографические модели 1900 г., то можно предположить, что история России более похожа на историю Индии, чем, например, на историю Германии.