Книга Боги Бал-Сагота - Роберт Говард

Не те слова, что обычно можно услышать в пиршественной зале Нарам-нинуба, среди бряцания лютен, журчания фонтанов и звонкого женского смеха. Громадная зала свидетельствовала о богатстве владельца не только своими размерами, но и роскошью обстановки. Покрытые глазурованной плиткой стены пестрели многоцветием синих, красных и оранжевых эмалей, перемежавшихся с квадратами чеканного золота. Воздух полнился ароматом благовоний, мешавшимся с доносившимися из сада запахами экзотических цветов. Гости – облаченная в шелка знать Ниппура – возлежали на атласных подушках, пили вино, разливаемое из алебастровых сосудов, и ласкали разукрашенные косметикой и драгоценностями безделки, свезенные благодаря сокровищам Нарам-нинуба изо всех стран Востока.

Белоснежные ручки множества наложниц мелькали в танце или сверкали как полированная слоновая кость среди подушек. Их одеяниями были играющие отсветами среди полночно-черных волос, украшенные драгоценностями тиары, отделанные самоцветами массивные золотые браслеты или серьги из резного нефрита. От их аромата кружилась голова. Без всякого смущения они танцевали, пировали и миловались, заполняя залу серебристым перезвоном мелодичного смеха.

Хозяин дома сидел на широком заваленном подушками возвышении, играя блестящими локонами грациозной арабской наложницы, растянувшейся рядом с ним на животе. Его кажущейся изнеженной вялости противоречил живой огонек, зажигавшийся в глазах, когда он оглядывал гостей. Плотного сложения, с короткой иссиня-черной бородой – один из множества семитов, издавна прибывавших в шумерские земли.

Все его гости за одним исключением были шумерами с начисто выбритыми лицами и головами. Их тела раздобрели от сытной жизни, оплывшие физиономии имели выражения вялого самодовольства. Последний гость разительно отличался от прочих. Выше других, он не имел той же мягкотелой гладкости, но был скроен с экономностью безжалостной природы, как дикарь, а не атлет из цивилизованных земель. С мускулистыми руками, жилистой шеей, могучей аркой груди и широкими жесткими плечами он являл собой истинное воплощение неотесанной и несгибаемой волчьей силы. Глядевшие из-под спутанной гривы золотых волос глаза походили на синеватый лед, а угловатые черты лица вполне отображали ту дикость, на которую намекало строение. В нем не было ни капли вымеренной неторопливости, что отличала прочих гостей – лишь беззастенчивая прямота в каждом движении. В то время, как другие прихлебывали вино, он пил большими глотками. Пока они отщипывали кусочки тут и там, он хватал руками целые куски мяса и принимался рвать его зубами. Но в то же время его лицо сохраняло задумчивое и мрачное выражение, а взгляд магнетических глаз бесцельно блуждал. Оттого-то князь Иби-Энгур и в другой раз прошепелявил на ухо Нарам-нинубу:

– Господин Пирр слышал шепот ночных духов?

Нарам-нинуб с тревогой взглянул на друга.

– Господин мой, – обратился он к аргивянину[7], – вы выглядите удрученным. Не обидел ли вас чем-нибудь кто-то из гостей?

Пирр, казалось, пробудился от некоего мрачного размышления и покачал головой.

– Нет, друг мой. Если я кажусь рассеянным, то только из-за тени, что омрачила мой собственный ум.

Он говорил с грубым акцентом, но его голос звучал сильно и энергично. Остальные оглянулись на него с любопытством. То был начальник наемников Эанатума[8], аргивянин, о похождениях которого впору было слагать сказания.

– Вас тревожат мысли о женщине, господин Пирр? – со смехом спросил князь Энакалли. Пирр пригвоздил его мрачным взглядом, и князь почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

– Да, о женщине, – пробормотал аргивянин. – Такой, что приходит только во сне, чтобы тенью витать между мной и лунным диском. В ночных видениях я чувствую, как ее зубы вонзаются в мою шею, а проснувшись, слышу хлопанье крыльев и крик совы.

Все сидевшие на возвышении примолкли. Только из громадной залы под ними по-прежнему раздавался шум пиршества, говор и звон лютни; громко рассмеялась одна из девушек, и в смехе ее прозвучала любопытная нотка.

– На него наложено проклятие, – прошептала арабская наложница. Нарам-нинуб жестом приказал ей умолкнуть и хотел было заговорить сам, но тут Иби-Энгур прошепелявил:

– О, господин мой Пирр, это зловещий знак, отмщение богов. Не совершили ли вы чего-то, что оскорбило бы какое-нибудь божество?

Нарам-нинуб в раздражении закусил губу. Всем прекрасно было известно, что во время недавнего своего похода против Эреха аргивянин убил жреца Ану прямо у алтаря его храма. Пирр резко поднял золотогривую голову и уставился на Иби-Энгура, гадая, следует ли ему посчитать вопрос злым намеком или бестактностью. Князь начал бледнеть, но тут арабская наложница поднялась на колени и схватила Нарам-нинуба за руку.

– Взгляните на Белибну! – она указала на девушку, что так дико рассмеялась мгновением прежде. Ее соседи беспокойно отодвигались прочь, но та не обращалась к ним и даже, казалось, их не видела. Белибна запрокинула украшенную драгоценностями голову, и по пиршественной зале разнесся пронзительный смех. Ее изящное тело раскачивалось из стороны в сторону, золотые браслеты звенели и побрякивали всякий раз, когда она вскидывала белые руки. В ее глазах горело дикое пламя, а губы изогнулись в неестественной ухмылке.

– Она под властью Арабу[9], – испуганно прошептала арабская наложница.

– Белибна? – резко окликнул девушку Нарам-нинуб. В ответ раздался новый взрыв хохота. Затем девушка выкрикнула:

– В дом мрака, в обитель Иргаллы[10], по дороге, с которой никто не возвращается. О, Апсу[11], как горько твое вино!