Книга Герман Гессе, или Жизнь Мага - Мишель Сенэс

— Ты носишь имя Гундертов, Мария, не забывай этого. Твои предки никогда не позволяли себе слабости. Ты не боишься?

— Боюсь? Почему?

— Себя не боишься? Не боишься своего страха?

Я боюсь только одного, отец: потерять его. Она склонила голову, как преступница.

Оставь свои мечты, Мария. У кого нет иллюзий, у того нет и страхов.

Казалось, в нем говорил голос свыше. Потом он погрузился в медитацию и спустя некоторое время произнес отчетливо и холодно, заметно торопясь закончить встречу:

— Джон Варне-не для тебя.

Муссон с Бенгальского залива принес оживление в жизнь миссионеров. В реках прибыла вода, течение легко подталкивало к прибрежной полосе лодки, из них высаживались аборигены, составлявшие ядро примитивных племен, плохо поддававшихся евангелизации. Доктор Гундерт воспользовался ситуацией, чтобы заняться сезонной инспекцией и подогреть молитвенное рвение подопечных. В начале февраля 1858 года он пригласил дочь посетить школы, затерянные в рисовых полях по берегам реки.

На лодке с двумя малабарскими гребцами они пересекли большую плантацию гевеи, поля злаковых и джута, проплыли недалеко от Талатчери, родного края Марии. Гозианна встретила их, удивленная невероятным визитом и удрученная грустным выражением лица девушки, которую она помнила цветущим жизнерадостным ребенком. Им вновь пришлось внимать нежному звучанию малаяламского языка, приправленного словечками хинди, — английский был распространен лишь в высшем обществе. Гундерт говорил на всех диалектах и не переставал удивляться, почему этот народ, служивший иностранным захватчикам на протяжении веков, так и не попытался избавиться от ига.

Он наблюдал здесь это безмятежное терпение, к которому стремился сам, а размышления Будды и неисчерпаемая глубина взгляда брахмана пронизывали его, как и проповеди Иисуса.

Мария прониклась этой музыкальной набожностью, где забвение всего заменяло рай. Сидя вечером под покровом дрожащих листьев, она писала стихи, навеваемые бенгальскими песнями, и на той же волне вдохновения молила Искупителя, горячо, дерзко, в мистическом порыве обращаясь к нему на «ты»: «Спаситель истинный, я верую в Тебя. Ты — защита моя, спасение мое, свет мой, жизнь моя, любовь моя…» На последнем слове она запиналась, вспоминая о Джоне Барнсе, но, тотчас отогнав его тень, обращалась вновь к Христу: «Ты для меня все».

Исхудавшая возлюбленная Иисуса установила для себя строгий распорядок. «С сегодняшнего дня, — записала она в дневнике, — мне нужно будет назначить себе время молитвы, может быть, с полудня до часа». Она ограничила себя аскетизмом мысли, который сделал неизбежными последовавшие события. Ее окончательное посвящение, тщательно подготовленное распятие произошло 24 февраля 1858 года.

Она падает в ноги миссионеру Гебиху. Как львица, ищущая источник в пустыне, она бросает ему молчаливое раскаяние. С самого начала она пыталась быть той, какой не была. С этого момента она не хочет более жить вне воли Господа и дает обет посвятить себя Ему и Его владениям на Земле.

Год спустя, перед Пасхой 1859 года, она пожертвовала Барнсом в угоду Божественному агнцу. Ничто более не разделяло ее с любимым отцом, она помирилась с ним и помогала ему в миссионерском служении. Но перед тем как произнести перед всеми торжественную клятву, она захотела наконец узнать, что писал ей Барнс. С горящими щеками она проникла в покои отца, где осмелилась взять адресованные ей письма, которые до нее не дошли. «О! Это было слишком для меня! Как мой отец был с ним суров, — записала она. — Господи! Что я сделала? Это грех?» В голове у нее все путается, сердце нестерпимо болит. Письма возлюбленного вызвали в ней чувство такое искреннее и горячее, что она заколебалась: «Нет. Я обещала. Должна ли я нарушить слово? Нет. Ни теперь, ни когда-либо». Ее охватили угрызения совести: «Может быть, я не должна была это читать. Но искушение было слишком велико». Утром в четверг она молится в часовне, вверяя Ему себя и Барнса: «О Господи! Ты знаешь его. Ты знаешь меня лучше, чем я сама. Я более не прошу Тебя нас соединить, я прошу Тебя объединить нас в служении Тебе». В три часа пополудни, в святую пятницу, она восклицает в страстном исступлении: «Слава Тебе, Господи! Я предвкушаю небесные радости!»

Однако ничто не происходит мгновенно. Неловкая Юлия, подогревая порыв дочери, убеждает ее отречься от земного. Но как Мария не любит это слово! «Отказаться. Легко сказать! Я солгала бы, сказав, что забыла его». Она знает, что ей остается лишь один выход: любить Иисуса больше, чем Барнса, — но этот замкнутый круг мучает ее. В ночь с понедельника на вторник она стонала в своей комнате, бормоча в отчаянии: «Иисус! Помоги, помоги мне!» Утром вторника лицо ее осенила улыбка: «Слава Богу! Он победил». вечером она записала в дневнике: «Что еще плотью и кровью может быть сказано?»

Всю весну Герман Гундерт никак не мог оправиться после дизентерии, настигшей его в грязных бамбуковых трущобах. Там ютились безработные, сбежавшие из города, больные, умиравшие прежде, чем им удавалось заработать несколько рупий. Миссионеры измучились, пытаясь облегчить их участь. Доктор Гундерт, доведенный болезнью до крайности, вынужден был искать спасения в Европе. По распоряжению миссии в Базеле он начал работать ассистентом доктора Барта в Издательской компании Кальва — маленького швабского городка близ Шварцвальда, где он решил теперь остаться.

После долгого года разлуки с Гундертом и осени, проведенной в Куннуре, Мария и Юлия скрепя сердце приготовились к отъезду. Для обеих прощание с Индией было мучительным. Почти двадцать лет Юлия трудилась в этих знойных краях, не покладая рук. Она привыкла к обожженным плоскогорьям, негостеприимным долинам, к горам, где можно было перемещаться только через перевалы, доступные лишь караванам, она свыклась со своим лицом, изрезанным морщинами, выразительным, но теперь более, чем когда-либо, лишенным обаяния. Мария же находила в джунглях отклик своей чувственности, потаенной и горячей. Она покидала родину.

Они прибыли в Базель 10 мая 1860 года. Первый раз за последние четырнадцать лет Юлия увидела своих сыновей. Герман и Самюэль с трудом узнали сестру в семнадцатилетней девушке, державшейся слишком серьезно для своих лет. Вместе они щоехали до Кальва, который им очень понравился. Со своей мощеной рыночной площадью, старинными фонтанами и деревянными фасадами домов, город, казалось, воспевал саму Швабию, благоухающую свежим сеном и хорошо выделанной кожей. На углах улиц метались и поблескивали на ветру медные вывески, изображавшие всадников и вюртембергских ремесленников в сражении или за работой. Флюгер, скрипевший над городской гостиницей, трижды восстановленный после исторических потрясений, напоминал о воинственном характере предков.

Семья устраивается в представительстве Издательской компании под прикрытием высокой остроконечной крыши из коричневых кирпичей. За большим окном виднеются дрожащие ивы и какие-то пятнистые растения. Родители часто бывают в Базеле, с новым энтузиазмом посвятив себя проповедничеству. «Герман Гундерт организует молитвенные часы, произносит проповеди, присутствует на конгрессах, редактирует листовки и принимает пиетистов со всего мира». Юлия завалена работой. Мария упоенно помогает отцу в его изысканиях, редактирует вместе с ним словарь малаяламского языка. В кабинете, наполненном индийскими вещицами, он продолжает свои исследования, черпая из поэтической культуры этой страны фантазии ее народов. Мария восхищается отцом, который помимо трех родных языков — английского, немецкого и французского — и индийских диалектов овладел еще десятью разными наречиями. Он погружен в научную деятельность, прочитывает сотни статей и обзоров, интерпретирует Священное Писание, чтобы в конечном итоге окинуть человечество скромным и мудрым взглядом брахмана.