Книга Юрий Никулин - Иева Пожарская

Вот такое зрелище видел однажды Юра Никулин с отцом в цирке. После премьеры газеты писали: «Стихия красочной эмоциональной зрелищности особенно сильно проявлялась в апофеозе, венчавшем пантомиму. По водной глади циркового моря плыл пароход, под купол взмывал огромный дирижабль. Гремели марши, и из всех проходов на всех ярусах цирка выходили группы артистов, красноармейцев, физкультурников, пловцов. Акробатические пирамиды на палубе парохода, на рампаде, по барьеру, окружавшему водяной манеж, прыжки в воду (групповые — с барьера, сольные — с рампады), плавание, мелькание разноцветных флажков в руках сигнальщиков и брызги горящего фейерверка в руках юношей, висящих вниз головой под дирижаблем, не просто создавали атмосферу приподнятой праздничности, но и превращали зрителей в соучастников происходящего, вовсе не символически окружая их игровой полусферой. Усиливала это впечатление и любопытная находка: железные колонны, поддерживающие купол, были соединены металлическим круговым мостком, на котором статисты в красноармейских шинелях синхронно исполняли ружейные приемы».

Особенно потрясали зрителей эпизоды последней, водной части постановки: взрыв моста, когда вода, наполнявшая манеж, взметалась высоким фонтаном, а также прыжки всадников вместе с лошадьми в бассейн.

Сколько же сил на постановку «Махновщины» положил Труцци, ставший настоящей душой пантомимы! На него легла не только режиссура, но и вся организация этого технически сложнейшего зрелища. Много труда потребовала техника: трубы, баки, подогрев воды. А ведь надо было еще и «выдрессировать» этот неодушевленный реквизит: мосты должны были вырастать над водой мгновенно, так же быстро появлялись лодки. Алошади, введенные в пантомиму, с их прыжками в воду? Это вообще особо сложная задача, так как одно неосторожное движение копытом и всё — огромный резиновый бассейн лопнет и тысячи ведер воды потоком хлынут в партер!

«Махновщина» была пантомимой не только весьма зрелищной, но и сюжетно близкой публике: тема Гражданской войны на рубеже 1920—1930-х годов не была еще изжита и отправлена в архив. Для зрителей то, что происходило на манеже, было поистине животрепещущим: каждый так или иначе помнил ту войну, пострадал на ней, потерял родных…

Между тем, когда в Москве еще шла «Махновщина», в Центральном управлении госцирков уже занимались поиском сюжетов для новой масштабной постановки. Пьесу для цирка предложили написать Владимиру Маяковскому. Поэт, который «хотел, чтоб к штыку приравняли перо», цирковую арену тоже, расценивал как трибуну для агитации средствами искусства. Всегда охотно писавший для цирка, он с радостью принял и это новое предложение. Договор с Маяковским был подписан 23 января 1930 года, а уже 20 февраля, меньше чем через месяц, на заседании худсовета Центрального управления госцирков состоялось первое чтение сценария спектакля «Москва горит» — на тему русских революций 1905 и 1917 годов.

Пантомима Маяковского понравилась всем. Это было представление в жанре агитплаката: элементы буффонады, пародии, сатиры и гротеска сочетались в нем с митинговым пафосом. В пантомиме было много «живых картин»: например, домик, сложенный из «карт», с написанными на них статьями царской конституции 1905 года. Царский строй аллегорическиизображала огромная бутафорская пирамида, — так называемая пирамида классов, — на нижнем ярусе которой стояли артисты в образах закованных в кандалы рабочих, а на каждом следующем ярусе — представители всевозможных господствующих сословий России во главе с императором Николаем II на вершине пирамиды. Вода в спектакле «Москва горит» появлялась только в самом финале, когда на просцениум выходил клоун и читал: «С "Авроры" грянул выстрел резкий…» На этих словах Керенский, появившийся в предыдущем эпизоде, убегал, и на экране под куполом возникали кадры кинохроники старой и новой деревни. Тем временем на специальном подиуме устанавливались макеты турбин Днепрогэса, заливавшие арену ярким светом. А на арене появлялись ветхие домики и кабаки. Когда открывались шлюзы «днепровской» плотины, бурные потоки воды смывали старую деревню, а из пучины воды поднимался земной шар. Так заканчивался спектакль.

Премьера спектакля «Москва горит» состоялась 21 апреля 1930 года. А через год с небольшим Московский цирк показал еще более зрелищную водную пантомиму — «Индия в огне». Помимо множества эффектных трюков, — например, прыжков лошадей с наездниками с большой высоты на арену (кстати, чтобы подготовиться к прыжкам в бассейн, наездники все лето тренировали лошадей на Москве-реке), — эта пантомима была насыщена различными сценографическими эффектами. Наиболее яркий из них — спуск из-под купола цирка на воду островка тропического леса и индийской деревушки. Зрелищными были и собственно сцены на воде: события по сюжету постановки разворачивались на островах, между которыми плавали лодки. Технически все было настолько хорошо предусмотрено и безукоризненно исполнено, что прямо на глазах у публики действительно зеленел тропический лес, а после проливного тропического дождя распускались какие-то экзотические цветы. Не говоря уже о том, что перед зрителями на арене велись бои с участием кавалерии и артиллерии.

Но всё это маленький Юра Никулин увидит в Московском цирке спустя несколько лет, а пока…

День 1904-й. 28 февраля 1927 года. Первая роль

…А пока шла первая в жизни Юры московская зима с ее тяжелым, низким небом. Вот уже и январь накатил-налетел, день за днем так и перекатывался, и, наконец, 28 февраля наступила Масленица . Всю неделю в доме пекли блины, а в субботу, перед Прощеным воскресеньем, в большой столовой Холмогоровых прошел придуманный, написанный и поставленный Владимиром Андреевичем спектакль-обозрение «Блин». Участвовали все: и Юра, и Таня, и Нина, и другие дети со двора, и сам автор:

Я веселый, я не грустный, Я поджаристый и вкусный, Я для Юрок, Танек, Нин — Блин! Блин! Блин!..

Эту песенку дети пели хором по ходу спектакля. Если не считать не слишком удачной попытки сыграть клоуна, «Блин» — первое публичное выступление артиста Юрия Никулина. Здесь он играл маленького мальчика, который должен был найти блин, приносящий счастье. Сюжет спектакля разворачивался в импровизированном лесу, где разные персонажи искали встречи с блином, хотели его съесть, спрятать, укрыть от опасности и т. д. Между интермедиями над простыней-занавесом проплывал затянутый желтой бумагой обруч. С обратной стороны он подсвечивался лампочкой. Это и был чудо-блин: с нарисованными глазами, ртом, носом. Спектакль получился веселый, легкий, искренний. А в его финале, когда блин, приносящий счастье, был, наконец, найден, все — и артисты, и зрители — сели за стол есть настоящие, специально испеченные для представления блины со сметаной и маслом.

Надо сказать, в квартире на Разгуляе нередко разыгрывались домашние спектакли. Дети пели, танцевали, устраивали игры с переодеваниями. Это было очень весело — кто-то один переодевается за ширмой или в соседней комнате, потом выходит, и все остальные должны угадывать, кого он изображает. Если зрители сразу не могут распознать образ, то «артист» должен дать им какую-то подсказку, как правило, немую, пантомимическую. В доме у Никулиных — Холмогоровых любили изображать кумиров киноэкрана — Гарольда Ллойда (канотье, роговые очки и пиджачок), Дугласа Фэрбенкса (платок на голове, в ушах серьга, в руках хлыст), Уильяма Харта (платок, повязанный вокруг шеи, ковбойская широкополая шляпа из картона), Мэри Пикфорд (шапочка, распущенные волосы, томный взгляд). Костюмы брали из сундука стариков Холмогоровых. Стоял у них в коридорчике такой огромный, окованный железом старинный сундук, чуть ли не музыкальный. Из его недр чего только не извлекали — и пропахшие нафталином бабушкины салопы, и кринолины, и дамские шляпы, и котелки, и цилиндры, и кружевные пелерины. Все шло в дело, все работало на фантазию участников домашних спектаклей. Конечно, костюмы были примитивны, мизансцены элементарны, но игра доставляла и детям, и взрослым истинное удовольствие.