Книга Пика - Александр Асмолов

Какой-то наглый голос в сознании посмеивался над робкими попытками проанализировать ситуацию, расставить акценты, наметить план действий. Этот голос напоминал уверенные интонации авторитета по кличке Хан. Они были просты и очень логичны, потому казались единственной правдой жизни: «Живи сейчас, бери лучшее, читай знаки»

Наверное, поэтому Хана все признавали лидером. Он подчинял себе окружающих не столько физической силой, которая ощущалась в каждом его движении, сколько изнутри, точно угадывая проблемы собеседника, тут же давая им четкое определение и дельный совет. Он помогал ответить на самые важные вопросы, терзающие душу, или наладить нелегкий быт в лагерной зоне, затерянной в глухой тайге.

— Не надейся, что тебя там ждут, — напутствовал он Пику на прощание. — Не строй иллюзий, что ты кому-то нужен. Живи сам, читай знаки и прикуп будет в масть.

С этим трудно было спорить, а, скорее, просто не хотелось. Было острое желание впитывать в себя удовольствия, которых ты был лишен целых девять лет. Сознание того, что за окном спит, утонув по колено в снегу, яблоневый сад, и ты, если захочешь, можешь в любой момент выскочить на крыльцо и пробежать по этому нетронутому снегу. Никто не окликнет, не вскинет автомат, не выстрелит в спину. Сознание того, что это можно сделать сколько угодно раз, и рождало ощущение свободы. Пьянящей и поглощающей все мысли о чем-то ином.

Незнакомый запах женщины еще остался в смятых простынях, и можно было перекатиться на ту половину широкой кровати, где она еще недавно спала. Обнаженная, доступная и фантастически притягательная. Даже в ее отсутствие нечто витало рядом. В такие минуты верилось, что эзотерики не зря говорят о ментальном или астральном телах человека. Они не покидают обоих после близости, ибо духовное выше физического. Просто об этом мало кто рассуждает. Наши иные тела тонкого плана можно еще долго ощущать, но это доступно тем, кто не торопится.

Неожиданно возникло желание проверить холодильник. О, это было привилегией только свободного человека, и Сава решил немедленно проверить, доступно ли это ему. Он резко вскочил с кровати, отметив про себя, что еще по привычке наклоняет голову, чтобы не зацепить верхние нары. Это показалось таким забавным, что бывший зэк рассмеялся. Не став искать халат, наспех брошенный где-то вчера, он голышом прошлепал босиком на кухню.

Чудо цивилизации тихонько заурчало, едва Пика открыл пухлую белую дверь. На внутренней стенке булькнула минералка. Ее живительная влага скользнула внутрь, принося удивительное наслаждение. Тарелки с остатками вчерашнего пиршества были аккуратно накрыты и расставлены стопочками заботливой женской рукой. Бывший зэк жадно открывал каждую и что-то отправлял в рот. Совершенно по-детски радуясь тому, что он вправе сделать это сколько угодно раз, не контролируя, что или кто находится за спиной.

— Боже, какое счастье! — мелькнуло в сознании бывшего художника. — Живи сейчас, бери лучшее, читай знаки…

Вот она долгожданная свобода. От этой мысли хотелось кататься по полу и поскуливать от охватившего чувства, названия которому так никто и не придумал, ибо правильно сформулировать смог бы только тот, кто девять лет ни за что, ни про что, чалился на зоне в глухой тайге Красноярского края.

Неожиданный звук вырвал Пику из состояния эйфории. Незнакомая мелодия вызова сотового телефона была настойчивой. На тумбочке у кровати на большом экране блестящего аппарата подмигивали цифры номера входящего звонка.

— А-алле, — он вдруг расхохотался от промелькнувшей мысли.

— Ты чего там? — непривычный «электронный» тембр голоса Дины оборвал его смех.

— Да… Вспомнилась сценка из фильма про Ивана Васильевича, где он впервые увидел магнитофон. Вот я примерно также стоял и смотрел на этот экран… Это был твой номер?

— Мой… Извини, если разбудила. Часа через два приеду. Хотела спросить, тебе рыбу приготовить или мясо?

— И то, и другое! — опять рассмеялся он.

— Сав, ты что, уже принял с утра?

— А можно? — он опять рассмеялся.

— Будешь баловаться, заставлю мыть посуду.

— Я ее начисто вылижу, — он не мог сдержать накатившей на него идиотской радости. — Чисто-пречисто. Чес-с-с слово!

— Ладно, — было слышно, как она тоже рассмеялась, — только дачу не спали.

Пика застыл над туркой, наблюдая за процессом. Шапка свежемолотого кофе медленно погружалась в готовую закипеть воду. Приближался момент истины. Когда на темном фоне начало разрастаться светлое пятнышко пенки из мелких пузырьков, он перестал дышать, чтобы не вмешаться в предсказание. Через пару секунд картинка сложилась. Художник сразу догадался. Это был силуэт детской головки с волосами, стянутыми хвостиком на затылке… Полинка!

Дочка была единственной ниточкой, связывающей бывшего зэка с тем, ушедшим в прошлое миром. Даже не ниточкой, а тоненьким едва приметным волоском. Еще не оборванным окончательно. На зоне он обычно гнал прочь мысли о Полинке-пылинке, чтобы от бессилия и злобы не поставить точку, ибо ничто реальное их уже не связывало. А теперь вдруг те далекие годы явственно возникли из глубин памяти, растревожив его душу….

Он вырос в маленькой деревушке под Смоленском, где и школы-то не было. Ходил до десятого класса стремя погодками в соседнюю Ручьевку. Все свободное время что-то рисовал, заполняя одиночество работай над пейзажами и портретами. Постепенно детское увлечение стало смыслом его жизни. Родители рано погибли. Дед заменил и отца, и мать, но рассказывал о них мало, только повторял:

— Жили всегда вместе и ушли вместе. Судьба…

Сава с детства любил закаты. Прощание со светилом всегда наполняло его размышлениями о главном в жизни. Он забывал обо всем, погружаясь в какое-то гипнотическое состояние, впитывая последние лучи солнца. Не то, чтобы это всегда были мысли о смерти. Нет. Просто в этот момент он не мог думать о чем-то поверхностном. Тонкая грань перехода из светлого мира в темный была подобием портала в мир иллюзий. Частенько именно так в его душе рождались замыслы новых картин.

Он оказался в Суриковском сразу после окончания Ручьевской школы, и первое время никак не мог обрести в шумной столице то душевное равновесие, без которого писать что-то стоящее немыслимо. Благо, ему везло на хороших учителей. То ли он находил их, то ли они высматривали пытливый взгляд собрата в толпе, но так было всегда. Константиныч, как первокурсники звали своего преподавателя классической живописи, почувствовал это смятение и отпустил пацана на натуру вне плана. Так Сава открыл для себя Петрицу. Случай или судьба привели его на берег тихой речки Подмосковья, но в тот день появилась четкая уверенность, что когда-нибудь у него здесь будет свой дом.

Неожиданно для себя уверовав в свой талант, стал одним из первых учеников. Потом — знакомство с однокурсницей Машенькой. Ихбурный роман. Противостояние семьи столичного профессора, растившей умницу-красавицу не для какого-то аборигена. Их тайный брак и мытарства по обшарпанным съемным квартирам. Ее самопожертвование и его гениальные картины. Вечный поиск денег на холсты, краски и выставки. Вопрос пятилетней Поленьки к папе — «Мы что, нищие?» был последней каплей. Они развелись. Маша с Полинкой ушли к теще, куда дорога для подающего надежды художника была заказана.